— Почерк-то у вас анафемский, — усмехнулся Николай Павлович, прочитав исписанный красными чернилами листок. — Или вы нарочно так, чтобы ничего не было понятно? Должен, однако, заметить, что все вами написанное — сплошная неправда. Опасаюсь, как бы вас не обскакали более сообразительные компаньоны...

Усевшись за столик машинистки во второй раз, Китаец приписал, что знавал одного английского корреспондента, фамилия которого, кажется, Дюкс или что-то в этом роде. Знакомство у них было чисто профессиональное, решительно ни к чему не обязывающее. Иногда английский коллега забегал на огонек...

— Он что же, нелегал, этот ваш коллега?

— Не знаю!..

— А какой орган прессы представляет в Петрограде?

— Я как-то не спрашивал...

— Допустим. А почему же вы ни слова не написали про Марью Ивановну? Она тоже корреспондентка?

— Никакой Марьи Ивановны я не знаю.

— Бросьте прикидываться, Илья Романович! Неужели вам еще непонятно, что игру вы проиграли? Ваша дочь Жоржетта и то успела сообразить...

— О, мое бедное дитя! — запричитал Китаец. — Выходит, она в темнице Чека? О, я так и думал! Несчастная малютка! Могу я ее видеть?

— Всему свой срок, — отрезал Николай Павлович. — Так когда же познакомились вы с Марьей Ивановной и какого характера было это знакомство?

И снова уселся Китаец за столик, снова выдавливал из себя осторожные полупризнания.

За окнами начало понемногу светать. Звенели утренние трамваи, с Невы донесся отрывистый пароходный гудок.

В половине восьмого позвонили из Седьмой армии. Полковник Люндеквист, как удалось выяснить, к месту новой службы еще не выезжал. Находится на излечении в лазарете по поводу простудного заболевания. Болезнь, судя по некоторым признакам, явно дипломатическая.

— Вам нечего добавить, Илья Романович? — спросил Николай Павлович. — Тогда прервем нашу милую беседу. И рекомендую вам поразмыслить на досуге.

Дождавшись пока уведут Китайца, он собрался прилечь на узкую свою койку, поставленную за ширмой в углу кабинета. Но отдохнуть ему не дали.

Из госпиталя на Суворовском проспекте доставили Люндеквиста. Допрашивал его Профессор, а он пришел и сел в сторонке, наблюдая за поведением этого рослого и по-барски самоуверенного полковника.

Хватило Люндеквиста ненадолго. Начал он с преувеличенно бурного негодования, требуя немедленно связать его по телефону с Реввоенсоветом республики, где его знают и высоко ценят как честного военного специалиста, но быстро сдал позиции, сообразив, что запирательство бесполезно. Низко склонил стриженную под ежик голову, замолк, притих, удрученный провалом.

— Я знал, что кончится это расстрелом! Я с самого начала предчувствовал...

Заговор был опасным. Принимая во внимание обстановку, самым, пожалуй, опасным из всех, с какими имели дело петроградские чекисты.

Все было рассчитано и довольно точно спланировано. Опоздай ЧК с ответными ударами, и Юденич получил бы активную поддержку своей агентуры, окопавшейся в Петрограде. За спиной защитников города должен был вспыхнуть мятеж.

Главную силу «Белого меча» составляли, понятно, вооруженные отряды заговорщиков. Это им, каждому на заранее определенном участке, предстояло дезорганизовать внутреннюю оборону путем захвата важных ключевых позиций.

Одновременно велась и политическая подготовка свержения власти Советов. Еще в октябре, в первые дни наступления белогвардейцев, заговорщики получили приказ сформировать правительство из «патриотически настроенных элементов».

По-разному вели себя заговорщики на следствии.

Полковник Люндеквист старательно открещивался от политики. Человек он, дескать, военный, занят был исключительно разработкой плана операции, а все остальное его не касается.

Китаец, хотя и обещал помочь следствию, старательно изображал из себя мелкого платного агента, выполнявшего отдельные поручения своих хозяев.

Любопытны были подпольные «министры».

На Гороховую их привозили одного за другим, еще тепленьких, заспанных, не понимающих, что заговор раскрыт. И каждый допрос непременно заканчивался покаянным заявлением об отставке.

— Поверьте, я отказывался и вообще выражал сомнение в своей пригодности! — чуть не плача, говорил министр финансов Сергей Федорович Вебер. — У меня подагра, видите — я не могу пошевелить пальцами...

— Считайте мое согласие необдуманным легкомысленным поступком, — просил министр просвещения Александр Александрович Воронов.