Профессор гасил свое возбуждение при помощи щитовок, которых он обирал со стеблей цветов на окне своего кабинета. Он рылся в листьях растений и, когда находил насекомое, завернувшееся в белый кокон, его рука с пинцетом должна была поневоле успокоиться, чтобы извлечь пушистый комочек со стебля цветка.

Затем он пинцетом помещал окукленную щитовку между большим и указательным пальцами левой руки, и, как только под его пальцами раздувшееся насекомое превращалось в красноватую кашицу, у него возникало чувство, будто он избавил мир растений от еще одного паразита, и покой возвращался к нему.

Раздавив между большим и указательным пальцами достаточное количество щитовок, профессор переставал думать о жене, сидевшей, затаив злобу, в своей комнате, и приступал к работе над Verba dicendi, мысль о которых пришла к нему во время поисков запонок.

Но как-то профессор прочитал в одном еженедельнике, в разделе «Враги твоих комнатных цветов», что растения следует чаще опрыскивать водой, дабы уберечь от щитовок. Профессор так и поступил. Ему не следовало этого делать: щитовки ушли. Непоправимое случилось после приема в Академии в честь восьмидесятилетнего композитора, который представил присутствующим свою двадцатидевятилетнюю жену. Он был прославленным композитором, знаменитым на всю Европу, и отблеск этой славы падал на его двадцатидевятилетнюю жену.

Жена профессора уже давно подумывала о возможности выйти замуж за какую-нибудь знаменитость. Для этого она должна была быть свободной, а не состоять в браке с профессором филологии, труды которого не принимаются всерьез даже теми, кого они непосредственно касаются, — поэтами и писателями.

Все чаще жена профессора позволяла себе намеки на то, что она пожертвовала своей юностью ради человека, который так и не стал знаменитостью, а один раз прозрачно намекнула, что не прочь расстаться со своим скучным мужем.

Это взволновало профессора, это взволновало его настолько, что он даже не смог сесть за свою работу о коллективном герое в современном романе. Но щитовок, которых он мог бы раздавить, чтобы успокоиться, больше не было. А жена не переставала настраивать себя против него и сокрушаться, что ее муж всего-навсего непривлекательный филолог.

Профессор, который годами терпел непонимание жены, почувствовал теперь, что она унижает его достоинство. Он все более возбуждался и уже позабыл о том, что водяным душем разогнал щитовок — свое успокоительное лекарство. Он вдруг бросился на свою жену и стиснул ей плечо: «Разве у тебя нет всего, что ты пожелаешь?»

«Нет! — закричала жена. — Круглый нуль — вот что я имею!»

Профессор и не заметил, как его руки поднялись к шее жены, как он начал мять и давить ее горло. А жена толкала его в грудь, отрывала от себя, звала на помощь, кричала в открытое окно, пока с улицы не прибежали люди.

Вечером профессор попросил у жены прощения, но не получил его.

Жена развелась с профессором. Все прошло гладко, но профессору развод обошелся очень дорого, ведь он был насильником и никто не мог требовать от женщины впредь жить с ним вместе.

А когда щитовки еще водились, супружескую жизнь профессора как-то удавалось налаживать.

Зима в предгорьях выдалась ранняя. Выпал снег, мелкий, как белая дорожная пыль, он замел сухие стебельки пижмы. Восточный ветер обрушился на маленький деревянный домик на склоне и занес снегом фруктовые деревья в саду.

День клонился к вечеру, старик с острой белой бородкой смотрел в сад. Позади него сидела у печки его жена и ощипывала гусиные перья, в сумерках ее торчащие лопатки казались обрубками крыльев. Старик с шумом затянулся из трубки и внимательно посмотрел на сугроб. «Восточный ветер, — пробормотал он. — Так и есть, восточный ветер!»

Жена привстала, глянула в окно, глаза у нее заслезились. По комнате плавали белые пушинки, а на дворе кружил снег, и отличить комнату от улицы можно было только по печному теплу, по теплу от печи. «Может, к ночи утихнет», — сказала старуха. Задетый за живое, старик обернулся. «Утихнет? Восточный ветер?» Он был заядлым спорщиком и с возрастом становился все более неуступчивым. Будучи прав, он ликовал, а когда правота была не на его стороне, сетовал на времена, когда ни на что нельзя положиться. Обо всем этом старуха знала уже пятьдесят шесть лет, брать над ним верх и тем самым дразнить и доводить его до бешенства уже не доставляло ей ни малейшего удовольствия. Она осторожно, словно в корзине сидели спящие бабочки, отнесла ее в кладовую. Достала там теплые вещи на следующий день, быть может, старик действительно окажется прав.

В постели старик выкурил еще одну трубку. Он смотрел на разворошенные уголья в печи, слушал, как завывает ветер и как сечет по окнам снег.

В саду было семьдесят три фруктовых дерева, всю ночь дул ветер, всю ночь падал снег, вокруг деревьев образовались сугробы, они росли и росли, пока не сравнялись с кронами деревьев. Яростный ветер занес снегом даже садовую ограду, и только концы планок виднелись из сугробов. Прыгая по снежным заносам, сюда прибежали гонимые голодом зайцы, легче легкого было для них перепрыгнуть через заваленный снегом забор, проскочить по сугробам и пристроиться между веток. Они сдирали кору с деревьев и грызли подмороженные молодые ветки.