«Бердяевы с цветами hortensia и вазочка: подражание древней с фиалками, нарциссами и гиацинтами и еще дивным глицинием, кажется, а Бердяев хотел "декадентке" (мне сплетничала Лидия Юд<ифовна>, что они даже поссорились в магазинах) — принести черный ирис. [...] Бердяева — античная маска с саркофага, [...] сам Берд<яев> — красавец, кудрявый брюнет с алмазами — горящими талантом и мыслью глазами. [...] Лид<ия> Юд<ифовна> общипала от обилия цветов, украсили женщин и мужчин. Бердяева одели греческими складками в оранжевую кашемировую ткань, повязали оранжевую bandelette через лоб и розы в волосы [...] Л<идия> Юд<ифовна> повязала греч<ескую> банделетку красную через лоб и устроила трагическую прическу, укуталась в старую, моей матери, персидскую шаль, увы, другой не было [...] [22] ».

Вместе с мужем Лидия была ненадолго принята в кружок «друзей Гафиза» — избранного литературно-философского кружка (Вяч. Иванов, Л. Д. Зиновьева-Аннибал, М. Кузмин, К. Сомов, В. Нувель, С. Городецкий, С. Ауслендер), ставшего своего рода продолжением «ивановских сред». Но она, как писал Кузмин в своем дневнике, «вначале стесняла тайно Бердяева, потом начала стеснять даже совсем и слишком явно-

13//14

» [23]  и поэтому была исключена из числа «гафизитов». Лидия Юдифовна явно не справилась с ролью той свободной женщины, «женщины-гетеры в новом — древнем смысле», на которую рассчитывали Л. Д. Зиновьева-Аннибал [24]  и ее гости. Это исключение из «избранного круга», по-видимому, очень задело Л. Бердяеву. Михаил Кузмин записал в своем дневнике 29 мая 1906 года: «Лидия Юдиф<овна> очень стремится опять в Гафиз и только боится Кузмина и хочет писать челобитную в стихах, где Кузмин рифм<уется> с «жасмин», «властелин» и т. д.» [25] . После смерти Л. Д. Зиновьевой-Аннибал (1907 г.) отношения с семьей Ивановым продолжились. Бердяев написал об «ивановских средах» статью [26] , а Вячеслав Иванов в своем сборнике «Сог ardence» (1911 г.) посвятил Бердяеву «Мистический триптих», а его жене стихотворение «Из далей далеких»:

Пустынно и сладко и жутко в ночи

Свирельная нота, неотступно одна,

Плачет в далях далеких... Заунывно звучи,

Запредельная флейта, голос темного дна!

То Ночь ли томится, или шепчет кровь

(Ах, сердце — темница бессонных ключей!), —

Твой зов прерывный вернул мне вновь

Сивиллинские чары отзвучавших ночей.

Тоскуя, ловил в неземной тишине

Неразгаданный стон мой младенческий слух.

И душа, как сомнамбула, шла в полусне

Чуткой ощупью вслед… И светоч тух…

Море, темное море одно предо мной...

Чу, Сирена-ль кличет с далеких камней?..

«Вспомни, вспомни», звучит за глухой волной, —

Берег смытых дней, плач забытых теней [27] .

В воспоминаниях Андрея Белого есть несколько строк об участии в «ивановских» средах Лидии Юдифовны: «[...] тема беседная: ''Что есть любовь?" Л.Бердяева томно поведала: "Есть розы черные: страсти!"». [28]  При всей вычурности и стилизованности воспоминаний они очень образны и помогают нам представить Лидию Бердяеву в петербургский период жизни.

Атмосфера творчества и духовности, окружавшая Лидию Юдифовну, создавала условия, при которых к ней самой приходило вдохновение. Бердяев писал в «Самопознании»: «Она обладает несомненным поэтическим даром, периодич-

14//15

ески у нее являлось поэтическое вдохновение, и она писала интересные стихи. Кое-что было напечатано, но охоты печатать у нее не было. М. Гершензон и В. Иванов ценили стихи Л<идии>» [29] . В 1915 году в «Русской мысли» П. Б. Струве опубликовал, с подачи Бердяева, активно сотрудничавшего в этом журнале, три стихотворения Лидии Юдифовны под псевдонимом «Лидия Литта» [30] . В архиве сохранились образцы «поэтического вдохновения» Л. Ю. Бердяевой. Эти стихотворения, особенно дореволюционного периода, находящиеся в русле символизма, могли бы дополнить антологию поэтесс Серебряного века, Аделаиды Герцык, Софьи Парнок, Поликсены Соловьевой... Однако имя Лидии Литты до сих пор было сокрыто для читателей и исследователей русской литературы (см.: Сто одна поэтесса Серебряного века. Антология. СПб.: ДЕАН, 2000. С. 5).

С именем Вяч. Иванова и Гершензона связаны также и шуточные опыты Лидии Бердяевой в прозе. В воспоминаниях Е. Герцык читаем: «К концу 16 года [точнее: в 1915 году. — Е.Б.] резко обозначилось двоякое отношение к событиям на войне и в самой России [...] "Ну где вам, в ваших переулках, закоулках преодолеть интеллигентский индивидуализм и слиться с душой народа!" — ворчливо замечает Вяч. Иванов. "А вы думаете, душа народа обитает на бульварах?" — сейчас же отпарирует Бердяев. И тут же мы обнаружили, что все сторонники благополучия, все оптимисты — Вяч. Иванов, Булгаков, Эрн — и вправду жительствуют на широких бульварах, а предсказывающие катастрофу, ловящие симптомы ее — Шестов, Бердяев, Гершензон — в кривых переулочках, где редок и шаг пешехода... Посмеялись. Поострили. Затеяли рукописный журнал "Бульвары и переулки". Особенно усердно принялись писать жены: не лишенные дарования и остроумия Лидия Бердяева и Мария Борисовна Гершензон — шуточные характеристики друзей-недругов, пародии» [31] . В архиве Гершензона сохранились две заметки Лидии Юдифовны, писавшей для этого журнала под символическим псевдонимом Филантропов, — «Врачи и лечебницы» и «Мысли и недомыслия мудрых людей» [32] .

События 1917 года изменили не только внешнюю, но и внутреннюю жизнь Л. Бердяевой. По воспоминаниям Е. Ю. Рапп, «в Москве, уже во время революции, сестра без всякого влияния перешла в католичество. Она заболела воспалением лег-

15//16

ких в очень тяжелой форме. Во время болезни с ней произошел религиозный переворот. Она почувствовала (Св. Тереза указала ей путь) необходимость уйти из православия, которое не охранило Россию от боль<шевиков>». В период революции Лидию Юдифовну все более «томила жажда Вселенской Церкви, Единой, Нераздельной, воплощенной здесь, на земле, а не где-то там, за гранью земной». Во время болезни она случайно натолкнулась на книгу святой Терезы, изданную на старофранцузском языке в XVII веке. Читая ее с большим трудом, Лидия Юдифовна тем не менее почувствовала в ней что-то «родное, близкое, свое». Вскоре Николай Александрович познакомил ее с отцом В. В. Абрикосовым (1880—1966), который был рукоположен в католические священники и с августа 1917 года возглавил московскую католическую общину, а его бывшая жена — мать Екатерина (в миру — Анна Ивановна; 1880—1935) — стала настоятельницей русской общины монахинь-доминиканок. Побывав у обедни в молитвенном доме о. Владимира на Пречистенском бульваре, она была поражена духом царившей там первохристианской общины, что окончательно утвердило ее перейти в другую конфессию. Это произошло 7 июня 1918 года. Лидия Юдифовна считала, что, став католичкой, она обрела свой дом, свою родину, «обрела в католичестве Путь, Истину и Жизнь, по которым так томилась ее душа» [33] . Бердяев не только принял выбор своей жены, но, видимо, попытался его оправдать. Он писал осенью 1918 года: «Мне дорого в католичестве то, что оно дисциплинирует душу, превращает ее в крепость. Вообще у меня ведь есть очень глубокие и природные католические симпатии» [34] .

Об особых отношениях Лидии Юдифовны с людьми в тот период свидетельствует ее письмо Андрею Белому (одно из немногих ее писем, уцелевшее для потомков, его можно датировать периодом после 1918 года):

«Милый маленький Боренька (вдруг так именно захотелось назвать вас). Только что говорили о вас с Н<иколаем> А<лександровичем> и о. Сергием <Булгаковым>, и мне захотелось написать вам. Лежу в постели, простудилась, бронхит. Ничего плохого, но нужно поберечься. Эти дни моей болезни часто вижу о. Сергия, и мы много и хорошо беседуем... Он только что ушел. Очень изменился... Эти годы были его пустыней, откуда он вышел, победив соблазны Искушающего нас. Думаю, каждая душа должна пройти пустыню, но не все