Командирша при входе Андрея поправила на носу пенсне с разболтавшейся золотой оправой и оглядела прапорщика так, как полковые барыни оглядывают нового денщика или пришедшую наниматься горничную.

— Как поздно встаете! И ведь совсем еще молодой человек, — вместо приветствия, в ответ на щелканье шпор сказала Василиса Климентьевна. — Ну, знакомьтесь, дочь моя Варвара Михайловна.

— Адъютант здесь курортный отдых отбывает, — сказал, не оборачиваясь, набивавший папиросы у стола Торопов.

— Беру пример со старших, — дерзко сказал Андрей.

Торопов крякнул от изумления и порвал гильзу.

Кельчевский, закручивая ус, спешно двинулся к окну. У окна, в случае чего, можно было остаться нейтральным.

— Я вижу, распустил я вас всех, — пробурчал Торопов. — Встают офицеры в девять часов, ученья не производят, лошадей не смотрят. Так и солдат распустить недолго.

— Я вижу, ты опять благодушничаешь, — покачала головой Василиса Климентьевна. — Доиграешься, что по службе на вид поставят. На вакансии отразится. И на фронте… Ведь стыд-то какой!

— Ну, пошла, мать моя! — переменил вдруг тон Торопов. — А в других частях что? Ты бы посмотрела. На фронте все части распустились. Воздух тут такой.

Кельчевский улыбался в окно.

Девушка рассматривала офицера с нескрываемым любопытством.

Она сидела на тяжелой, словно вросшей в пол хозяйской скамье, подостлав синий с бахромой плед.

Андрей выдержал ее прямой долгий взгляд, как будто его вызывали на это, и отошел к Кельчевскому.

— Нравится? — спросил поручик шепотом.

— Кто — мать?

— Нет, девушка.

— Ничего. Как у такого алкоголика может быть такая дочь?

— Не беспокойтесь, позже скажется.

— Что же вы то сватаете, то отговариваете.

— Сватать сама мать будет. Да, да. Я не шучу. И еще как настойчиво. Вот когда она вам начнет рассказывать, что дают за Вавочкой, тут и начнется. Так и знайте. А если об этом вам не сообщат — значит, не подошли.

— Ведь я здесь не один…

— Ну, мы все старики. Герста уже обходили. Он не поддается. Кряжистый немец. На лютеранке хочет жениться. Ведь они обе были здесь в прошлом году, когда еще жен к фронту близко не подпускали. Без разрешения пробрались.

Утром опять подали Чая.

На перекрестке Андрей раздумывал, где можно найти дорогу спокойнее, и в это время рыжий мул на бодром аллюре вынес из-за кустов девушку в кожанке.

Андрей двинулся в ту же сторону, рассчитывая, что длинный Чай всегда будет впереди короткого маленького мула.

— Лида! Ради бога, сдерживайте вашего мула и не допускайте его выйти вперед ни на вершок, иначе — только меня и видели.

— В чем дело? Почему столько темперамента? Не могу понять, — говорила Лидия, изо всех сил сдерживая капризничавшего, по обыкновению, мула.

— Мой конь привык ходить под командиром, всегда впе…

Договорить фразу не удалось: мул заупрямился, девушка неосторожно стегнула его стеком, мул лягнул задними ногами, задел жеребца, и Чай понес…

Теряя такт, сжав зубы, Андрей делал величайшие усилия, чтобы остановить коня, но Чай летел карьером, не слушаясь больше мундштука.

Тогда взбешенный Андрей дал ему шпоры и изо всех сил ударил плеткой между ушами.

Вероятно, никогда еще не испытывал такого оскорбления благородный жеребец. Он взвился на дыбы, рванул в сторону и поскакал по полю, на лету распластываясь в струну.

Андрей решил загнать Чая. Он хлестал его и рвал рот коня мундштуком. Чай примчал в холмистую местность и теперь на скаку так швырял Андрея, что тот едва держался в седле. Слетев с изрытого пнистого холма в долину, Чай понесся вперед с удвоенной быстротой. Андрей еще раз хлестнул его изо всей силы и тут же заметил, что все поле впереди широкой дугой обегают проволочные заграждения.

Он потянул повод вправо, но жеребец глядел назад ненавидящим оком и мчался вперед, в самую гущу проволоки.

«Спрыгнуть… перескочить… упасть раньше…» — мелькало в голове Андрея.

Резнул память забытый случай, когда кавалерист-ординарец на Холмщине наскакал ночью на тугой телефонный провод и срезал себе голову.

Еще одна спасительная мысль: «Лошадь увидит и остановится… Только тверже шенкеля, чтобы не сорваться… Шишка бы остановилась».

Чай летел уже с отпущенным поводом.

Жеребец взлетел птицей над рыжими шестами. Андрей увидел: не перескочить!..

Он отпустил и повод, и шенкеля и каким-то необычайным образом отделился от лошади. По инерции он летел еще в воздухе и со рвущей, тянущей болью в ладонях и запястьях упал на руки уже за проволочной плетенкой, и только ноги остались где-то позади, высоко, на весу…