Шрифт:
Андрей вышел на улицу и вскочил в трамвай.
Эшелон отправился, как пассажирский поезд, по звонку.
Ночью огни осветили черные буквы станционной надписи: Ивангород. Наутро розовыми от первых нежнейших лучей домами предместий прошел за окном Люблин.
У станции Травники батарея перешла на колеса и двинулась к Красноставу и Замостью, где шли горячие бои, о которых ночами говорили глухие стоны далеких орудий.
VI. Генеральская разведка
Кроны прямых, как гигантские иглы, сосен, соединив свои лапчатые ветви в густой и мохнатый кров, и заросли елей по опушкам отделили лес от моря яркого света, от шума встревоженных полей, от пыльных дорог, от позиций, обозов, солдат, от проволоки, набитой на сколоченные наспех козлы.
Лечь на корни старухи сосны, и глядеть вверх на косые, зайчиками бегающие лучи, и вовек не подумать, что в тысяче шагов идет бой под Красноставом, где русская армия еще раз пытается дать отпор австро-германцам, вторгшимся из Галиции уже в русскую Польшу.
Но земля тяжело вздыхает, донося далекие и близкие взрывы тяжелых снарядов, а шрапнельные пули нахально стучат по сухим сучьям, по валежнику.
Спокойствие, которое навевает эта большая беседка, раздвинувшая свои колонные переходы во все стороны, неверно и неустойчиво.
Разве не проехала только что черная, как дно походной манерки, кухня? Разве не протрусил мимо целый поезд запыленных фурманок и двуколок с аккуратно вычерченным красным крестом? Разве не вернутся они сегодня перегруженные изуродованным человечьим мясом, серыми шинелями, из-под которых глядит либо лицо цвета долго скользившей по зеленой траве подошвы, либо мокнущая красная тряпка на раскрытой груди?
Утром на позицию… Куда — неизвестно. Что делается позади и впереди, справа, слева — никто не знает.
Земля гудит громче, мягкий ковер хвои и трав словно бы сдвигается с места…
Вечером зажигают костры. Суживается круг сомкнутых в стену стволов. Последние лучи солнца медленно плывут по бронзовым стволам к зеленым вершинам, за ними вслед лениво карабкаются отсветы вспыхнувших костров. Лес становится похожим на декорацию…
Подобрав шашку, чтоб не гремела, проходит Пахомов, тяжелой ногой давит валежник, за ним в полушаге маленький, верткий Савчук. Пошли к опушке — должно быть, уходят с бивуака. Неразлучная пара. Ни один офицер на батарее не помыкает своим вестовым так, как старший унтер-офицер Пахомов канониром из обозных Савчуком.
Говорят, они из одной деревни. Но Пахомов — богатый хозяин. У него мельница и молочное хозяйство. В степи гуляют отары овец. А Савчук — бедняк. Лихой, веселый, гармонист и гуляка, парень на все руки, не дающий себя никому в обиду, жмется к широкоплечему усатому Пахомову, сносит обиды и глядит из его рук.
Все хозяйство батареи в руках Пахомова. Не подпускает Пахомов никого к себе, кроме Савчука. Только с фельдфебелем шушукается, вежлив, одалживает табачком, спят в одной палатке. Сила его в том, что командир и офицеры за него. Всегда все есть у Пахомова — оборотист, а главное — ловко вывертывается в критический момент и помнит об офицерском довольствии.
Батарейцы говорили в один голос, что привезет Пахомов с войны тысячи. Пахомов и сам любил пошуршать кредитками. Но его операции оставались непонятными для Андрея. Ведь все довольствие, фураж, обмундирование шло из интендантства. Но солдаты только ухмылялись на сомнения Андрея.
Пахомов возвращался один. Савчук, видимо, отправился куда-то на разведку…
Уже в обозе слышен хозяйский, покрикивающий на солдат голос Пахомова… Бивуак затихает…
— Вставайте, вставайте, пане Андрею. Полковник приказал седлать вашу лошадь. А бой какой идет, не дай бог!
Не заметил, как заснул, как прошла ночь. Шерстяное одеяло грело и не отпускало. Чтобы вскочить на ноги и начать одеваться, потребовалось усилие.
Соловин, Кольцов, Ставицкий и Дуб вразброд ходили по лагерю. Набитые картами сумки шлепали по бедрам. Плечевые ремни придавали боевой и озабоченный вид. Только Алданов сидел у большого чемодана и что-то писал в полевую книжку.
Соловин стоял перед ним и командовал:
— Чтобы лошадям задали двойной корм. Через час быть готовыми. Фельдфебеля сюда с ординарцем. Словом, чтобы все были начеку.
«Предстоит, кажется, веселый день», — подумал Андрей, и нервная дрожь пробежала по телу. Прибежал вестовой Дуба.
— Вашбродь, коней подали.
— Ну, пошли! — скомандовал Соловин. — Вашу Шишку я приказал также подать. Поедем с нами в офицерскую разведку.
Кавалькада растянулась по лесу. Копыта скользят по сухим корням, вышедшим на дорогу. Звенят удила, гремят шашки. Впереди широкий, грузный Соловин на васнецовском жеребце Черте. За ним цепочкой офицеры, трубач, ординарцы, разведчики.