По лицу Зоннека пробежала грустная улыбка.

— Вам нет надобности говорить мне это; я и сам это чувствую и, собственно говоря, давно уже чувствовал, еще тогда, когда заболел после большой экспедиции в центральную Африку. Но все-таки я еще несколько лет крепился и думать не хотел о том, чтобы отказаться от своего дела и провести остаток жизни в праздности, пока, наконец, не свалился. Последняя болезнь была для меня жестоким уроком; я примирился с необходимостью и решил остаться в Германии.

— Браво! Если так, то мы можем вести дальнейшие переговоры. Что же вы хотите знать?

— Стоит ли мне вообще принимать какие-либо решения и заново перестраивать жизнь — словом, излечима ли моя болезнь? Говорите откровенно; я столько раз смотрел в глаза смерти и так мало дорожу жизнью, что спокойно выслушаю смертный приговор. Я боюсь только одного: остаться на всю жизнь больным человеком. Как бы то ни было, я хочу знать, что меня ждет. Поэтому скажите мне правду.

— Не бойтесь, приговор будет милостивый. Когда вы уезжали от нас осенью, я еще не решался высказать свое мнение; надо было пережить зиму, первую зиму, которую вы должны были провести в Европе. Теперь я убежден, что ваша болезнь излечима, только надо запастись терпением и не ждать, что здешние воды в несколько месяцев излечат то, что приобретено за двадцать лет пребывания под тропиками. Правда, прежнего железного здоровья вам не вернуть, это я вам говорю откровенно, и об усиленном физическом или умственном труде нечего и думать, но, если вы останетесь в Европе и устроите свою жизнь сообразно с вашими теперешними силами, то я могу поручиться за ваше выздоровление.

Глубокий вздох вырвался из груди Зоннека, и легкий румянец окрасил его бледное лицо. Он как бы невольно оглянулся назад, на старый дом.

— Значит, вы обещаете мне жизнь и относительное здоровье? — тихо спросил он. — Это больше, чем я смел надеяться. Но если я попытаюсь на основании ваших слов начать… новую жизнь, то пусть ответственность падет на вас.

— Будьте спокойны! — засмеялся доктор. — Если бы даже решением, о котором вы только что говорили, была женитьба, то я не возьму своих слов назад. Собственно говоря, в этом не было бы ничего удивительного, раз вы решили остаться в Германии. У вас седые волосы, но это не мешает делу; обладая всемирной известностью, вы можете посвататься за самую молоденькую девушку, не опасаясь получить отказ. Я полагаю, большая часть наших дам сочла бы за честь стать супругой знаменитого Зоннека.

— Пожалуйста, без комплиментов! — защищался Зоннек. — Сначала вылечите меня.

— Непременно вылечу уже ради одной рекламы Кронсбергу! Мы уже поставили на ноги одну герцогиню; если же за нашими водами будет числиться чудесное исцеление величайшего исследователя Африки, то их ждет всемирная слава. Итак, могу вас уверить, что вам нет никакой надобности чувствовать себя отверженным. В этом году предвидится очень удачный сезон; большинство квартир уже заранее занято. Пока съехалось мало — ведь мы еще не совсем освободились от снега — но уже на следующей неделе ожидается интересная гостья, английская аристократка леди Марвуд.

— Марвуд? — оживленно воскликнул Зоннек. — Неужели это…

— Ваша старая знакомая, дочь нашего бывшего консула в Каире, умершего пять лет тому назад. Я видел ее несколько раз в Луксоре, и там же она и обручилась с лордом Марвудом. Это случилось в тот самый день, когда вы с Эрвальдом отравились в вашу знаменитую экспедицию.

— В тот самый день! — медленно повторил Зоннек. — Я знаю, Осмар говорил мне.

Эти слова прозвучали как-то странно и грустно, но Бертрам не заметил этого и продолжал:

— Как раз когда в апреле я приехал в Каир за невестой, с невероятной пышностью праздновалась их свадьба; в городе ни о чем другом не говорили, а вслед за тем новобрачные уехали в Англию. Позднее я слышал, что это — далеко не счастливый брак; молодая женщина больше жила в Каире с отцом, чем в Англии с мужем; потом говорили даже, что они разошлись.

На последнюю фразу Зоннек ничего не ответил и только спросил:

— Где же теперь леди Марвуд?

— В Риме, по крайней мере, заказ на квартиру пришел оттуда. Она наняла большую виллу и везет с собой целый придворный штат, экипажи и прислугу. Вероятно, вы будете у нее?

— Непременно; ведь я был другом ее отца. Однако мне пора вернуться. Пойду к Гельмрейху.

Они расстались. Бертрам пошел дальше в город, подумав с добродушной насмешкой.

«Он утверждает, будто спокойно выслушал бы смертный приговор, а между тем буквально вспыхнул, когда я обещал ему, что он будет жить. Да, все мы цепляемся за этот жалкий мир и за эту «подлую» жизнь, как выражается тот старик. Что касается меня, то я чувствую себя в этом мире превосходно».

Профессор Гельмрейх поселился в Кронсберге около четырнадцати лет тому назад, когда это был еще незначительный городок. Он провел здесь лето ради укрепления здоровья горным воздухом, а осенью уже купил Бурггейм, который в то время продавался.

Десять лет тому назад он взял к себе внучку, но приезд восьмилетнего ребенка не внес никаких перемен в его отшельнические привычки. Девочка была осуждена на тот же образ жизни, какой вел ее дед, и была совершенно лишена общества сверстниц.