— Он до крови укусил вас? — быстро спросила она.

Незнакомец коротко засмеялся, взглянув на свою руку.

— Кажется, да! Маленький знак любви от вашего Вотана! Пустяки, конечно, но все-таки я почувствовал, когда он запустил зубы мне в плечо.

— Вотан только исполнил свой долг. Он должен стеречь дом и не допускать, чтобы ночью в сад вторгались чужие люди. Счастье ваше, что я подоспела вовремя, чтобы удержать его, иначе он разорвал бы вас.

— Вы думаете? Боюсь, что исход был бы другим, потому что едва ли я позволил бы разорвать себя. Мне случалось меряться силами и с более серьезным врагом, чем разъяренная собака; по всей вероятности, это стоило бы вам вашего чудесного пса.

Рассердила ли Эльзу насмешка, слышавшаяся в этих словах, или же она подумала, что ее любимец, действительно, мог пострадать, только она вдруг выпрямилась, смерила взглядом дерзкого пришельца, который осмеливался еще и угрожать, и презрительным жестом указала ему, чтобы он уходил.

— Уходите! Дорога через стену всегда открыта для вас и вам подобных. Я буду держать собаку, пока вы не перелезете.

Незнакомец слегка вздрогнул от этого презрительного тона, его глаза сверкнули гневом, а в голосе послышалось раздражение.

— Вы весьма энергично пользуетесь своими правами хозяйки! Впрочем, я сам виноват, что со мной обращаются, как с каким-нибудь разбойником с большой дороги. Я могу только повторить, что не собирался ни грабить, ни воровать. Может быть, мне еще удастся когда-нибудь убедить вас в этом, а пока честь имею кланяться, фрейлейн фон Бернрид!

Он почти иронически подчеркнул последние слова, поклонился и исчез во мраке среди деревьев. Шум около липы подсказал Эльзе, что он выбрался из сада той же дорогой, какой вошел, а через несколько минут мимо решетчатых ворот прошла высокая темная фигура.

Девушка выпустила Вотана, который не понимал, как можно было дать безнаказанно уйти чужому человеку, вторгшемуся в их владения, и был этим очень недоволен. Он со всех ног бросился к воротам, а затем начал рыскать по саду, точно желая убедиться, что в нем уже никого нет.

Эльза не обращала на него внимания; она все стояла на том же месте, приложив руку ко лбу, как будто силясь вспомнить что-то. Где она слышала этот голос, видела эти глаза? Она не знала этого человека, и все-таки ей казалось, что она видела его когда-то давно-давно. И, словно его огненные глаза разрушили чары, державшие ее в своей власти, перед ней начали всплывать странные образы, давно исчезнувшие из ее памяти: ослепительно белый город, широкая, сверкающая река, высокие, необыкновенного вида деревья, уходящие вершинами в самое небо, и разливающийся над всем этим солнечный зной. Эти образы колебались и расплывались, то исчезали, то вновь появлялись, их невозможно было рассмотреть, но они не давали ей покоя. Девушка спала с открытыми глазами. В холодную северную весеннюю ночь она видела перед собой далекую страну солнца. Горные вершины неподвижно стояли вокруг, одетые льдом и снегом; с их склонов неслись таинственные голоса, глухой шорох и ропот. Таял снег и бежали ручьи. Наступала весна.

Как и в прошлом году, Зоннек жил на вилле Бертрама, верхний этаж которой отдавался летом внаймы. Эрвальд, которого ждали со дня на день, должен был также остановиться здесь, и трое детишек доктора придумывали всякие торжества для приема нового «африканского дяди». К сожалению, их прекрасная идея не могла быть осуществлена, потому что гость явился неожиданно, без всяких предупреждений; он пришел однажды утром пешком, без багажа, спросил Зоннека и отправился прямо к нему.

Приятели, не расстававшиеся почти десять лет и дружно делившие радости и горести, сидели в комнате Лотаря. У одного уже были седые волосы и силы, надломленные болезнью, другой находился в полном расцвете лет и жизненных сил; но отношения между ними стали другие; старший, которому годы и опыт раньше давали превосходство над юношей, теперь обращался с ним, как с равным, а младший давно отбросил почтительное «господин Зоннек» и по-братски говорил ему «ты».

И для Эрвальда время не прошло бесследно. Его высокая фигура стала мускулистее, черты — резче; жизнь, полная напряжения, трудов и лишений, оставила на нем следы, но это очень шло ему. Его манеры стали спокойнее, он производил впечатление зрелого, серьезного человека, но темные глаза горели прежним огнем; жизнь, горячим ключом бившая в юноше, не замерла и в мужчине; он был молод, несмотря на свои тридцать четыре года.

— Неужели ты не можешь отказаться от манеры появляться и исчезать, как метеор? — произнес Зоннек тоном, который должен был выражать упрек, но вместо этого выдавал его радость. — Я все поджидаю телеграммы, а ты вдруг сам появляешься на пороге. Ты всю ночь ехал?

— Нет, я приехал еще вчера вечером, но было уже поздно, я не хотел подымать весь дом своим появлением и потому остановился в гостинице, то есть я послал туда экипаж с багажом, а сам…

— А сам?

— Для разнообразия решил немножко посентиментальничать и побродить при лунном свете. Мне хотелось посмотреть на… старую родину.

Рейнгард говорил насмешливо, но Зоннек внимательно посмотрел на него.

— Ты был… в Бурггейме?

— Да, — ответил Эрвальд почти сердито.

— Я так и думал. Но тебе немногое пришлось увидеть; Гельмрейх обнес дом и сад стеной, и в ночное время туда не заглянешь.

Эрвальд промолчал. Весьма естественно было бы рассказать о своем ночном приключении другу, который, как ему было известно, ежедневно бывал в Бурггейме, но почему-то у него не поворачивался язык, и он быстро переменил тему разговора: