Бертрам промолчал. Он тоже заметил возбужденное настроение Эрвальда в течение всего этого дня.

Разговор оборвался, потому что в комнату вошел тот, о ком говорили. Он, очевидно, искал доктора. Молодые франты тотчас пристали к нему, желая втянуть «смелого пионера культуры Африки» в разговор о его культурной миссии, но Эрвальд не чувствовал к этому расположения; его губы насмешливо вздрагивали, когда он проговорил:

— Вы очень любезны, господа, но я вынужден на этот раз отказаться от интересной беседы; леди Марвуд просит вас в салон. Там затевают заняться музыкой и рассчитывают на вас.

Это было другое дело: приказание миледи! Франты буквально бросились из комнаты.

Рейнгард поглядел им вслед и, презрительно пожав плечами, произнес вполголоса:

— И с таким народцем тратить время! Они даже не замечают, что над ними смеются. Я не понимаю леди Марвуд, как она терпит около себя таких пошлых фатов? Прежде такие ей не нравились.

— И теперь не нравятся, — ответил Бертрам, — но она чувствует потребность окружать себя по возможности многочисленным обществом, а при этом не приходится быть особенно разборчивой; нельзя же иметь вокруг себя одних знаменитостей вроде «смелого пионера культуры Африки».

— Не злите меня! — вспылил Эрвальд. — Эти проклятые хлесткие слова я слышал сегодня, по меньшей мере, дюжину раз. Все, кажется, выучили их наизусть! Исследование Африки теперь в моде, и мы страдаем от модной глупости, куда бы ни показали нос.

— Чего же так гневаться? Прежде вы, самое большее, смеялись над такими вещами, а теперь они вас бесят. Сегодня вы вообще в каком-то странном настроении. Верден рассказывал мне, как вы напугали все общество на прогулке.

— Эти господа воображают, что умеют ездить верхом, если франтовски держатся в седле да галопируют по ровной дороге, — насмешливо сказал Рейнгард. — Я дал им несколько иное понятие об этом искусстве.

— И чуть не свернули себе шеи. Мчаться во весь дух вниз по крутому склону это — сумасшествие. Если бы ваше всегдашнее неслыханное счастье не предохранило вас от падения…

— То не велика была бы беда, — договорил Эрвальд, бросаясь в кресло и откидывая волосы с влажного лба. — Я был бы очень рад.

Озадаченный Бертрам молча и пытливо посмотрел на него. Комната за последние несколько минут опустела, потому что в салоне вдруг раздался тенор Вердена, певшего дуэтом с какой-то дамой; это привлекло всех туда, и доктор с Эрвальдом остались одни.

— Кажется, леди Марвуд заразила вас своим нервным расстройством, — заговорил Бертрам садясь, — а между тем у вас, слава Богу, еще нет «нервов».

— По крайней мере, в вашем смысле. Впрочем, леди Марвуд, по-видимому, в превосходнейшем настроении; она блещет весельем и любезностью.

— Да, морфий делает свое дело. Она продолжает прибегать к нему, несмотря на мое запрещение; она знает, что это — яд, но с открытыми глазами стремится в пропасть.

— Вы так серьезно смотрите на это? — спросил Рейнгард, становясь внимательнее. — Когда я уезжал, вы надеялись на полный успех лечения.

— Потому что рассчитывал, что она будет следовать моим советам, которые сводятся главным образом к спокойствию и уединению. Сначала она, действительно, слушалась, но с тех пор, как начался сезон, бросилась в водоворот всевозможных развлечений. Возьмите, например, сегодняшний день. Утром — прогулка у источника, когда миледи принимает поклонение всех своих почитателей; потом она несколько часов разъезжала с визитами; в полдень — свадьба Зоннека; не успели мы вернуться из Бурггейма, как она бросается на лошадь и летит с целой свитой кавалеров в горы; наконец, этот вечер, а ночью, конечно, сна и в помине нет; тут в дело пускаются самые сильные наркотические средства, чтобы заснуть хотя бы часа на два. Если так будет продолжаться еще с полгода, то ей конец, и какой конец!

Эрвальд слушал ошеломленный. И его ввели в заблуждение сияющая внешность этой красивой женщины, ее заразительная веселость и жизнерадостность.

— Неужели вы не можете заставить ее слушаться? — торопливо спросил он. — Ваш авторитет…

— В данном случае бессилен. Я прямо сказал ей, куда ведет такая жизнь, был откровенен до жестокости, но тут ничто не помогает — ни увещания, ни угрозы; я получаю от нее такие ответы, как сейчас от вас: «Что за беда? Чем скорее, тем лучше!». Но то, что у вас представляет только минутный упадок духа, с которым ваша энергичная натура справится через какой-нибудь час, у нее совершенно серьезно. Только умереть-то не так легко, как она думает, и ее нервное расстройство грозит самым худшим, что только может быть, — сумасшествием или самоубийством.

— Господи, доктор! — воскликнул Рейнгард бледнея. — Ведь это — ужасное пророчество!

— Которое исполнится, если только леди Марвуд не спасет кто-нибудь в последнюю минуту. Я просил Зоннека употребить свое влияние, и он пробовал, но безуспешно; она уже не слушает и его. Тут я вспомнил о вас.

— Обо мне? — спросил Рейнгард смущенно, почти с недовольством. — Как это вам пришло в голову?

— Я был вашим секундантом на дуэли с Марвудом, и для меня не тайна, что послужило для нее поводом; он видел в вас серьезное препятствие для своего сватовства и имел на это основание. В Каире говорили о предпочтении, которое оказывает вам Зинаида фон Осмар. Что встало между вами потом, вам лучше знать, но я придерживаюсь мнения, что вы — единственный человек, который может еще оказать влияние на леди Марвуд.