— Внимание! К бою! Огонь! — донеслась команда Гиллебранда.

Юрген пристроил винтовку, приложился щекой к прикладу, но не для прицеливания. Он просто опускал голову как можно ниже. Каске он после известного случая не очень доверял. Стрелял же он наугад, куда–то в сторону наступавших. Для прицельной стрельбы у них был Кинцель, и фон Клеффель, и Кнауф, и Брейтгаупт.

Но вот что удивительно! Несмотря на все их усилия, несмотря на то, что Кинцель без устали жал на гашетку, и пулемет его извергал по пятьсот пуль в минуту, и каждая пуля несла смерть, число наступавших не сильно уменьшилось. Да, они падали как подкошенные, кто–то оставался лежать недвижимым, кто–то отползал назад, но потом, набравшись сил и размножившись, они опять поднимались и упрямо шли вперед. Юрген прекрасно помнил, как сраженные пулями падали вокруг него солдаты, шедшие в атаку на высоту, и скольких они потом похоронили. А тут иваны перли и перли, как заговоренные от пуль.

Может быть, и вправду заговоренные? Юрген считал себя отличным стрелком, в городском парке в Гамбурге он стрелял в тире по спичкам, добывая плюшевых медведей для девчонок, а на учебных стрельбах легко выбивал зачетную норму, лишь бы отвязались. Он поймал на мушку первую попавшуюся движущуюся мишень и нажал на курок. Мишень продолжала надвигаться, яблочко–рот еще сильнее округлилось в крике. Юрген выстрелил еще раз. Бежит! В третий! Иван упал. Не заговоренный. Но иван вдруг шевельнулся, выставил вперед дуло винтовки и выстрелил.

Пуля впилась в бруствер сантиметрах в двадцати от головы Юргена. Это никак не могла быть ответная пуля от «его» ивана. Это сразу видно: в тебя целят или не в тебя. Так ясно видно, что будто в дуло заглядываешь, только этот кружок и видишь, а больше ничего. Дуло винтовки «его» ивана Юрген видел, как и руку, лежавшую на спусковом крючке. Иван стрелял куда–то в сторону и чуть вверх, возможно, что и наугад.

Юрген автоматически повернул голову в ту сторону.

— Вот черт! — сказал в этот момент Красавчик и схватился рукой за плечо.

Когда он оторвал руку, Юрген увидел распоротый на плече китель и кровь на руке Красавчика.

— Царапина! — воскликнул фон Клеффель и тут же: — Вайнхольд, возьмите себя в руки!

Того не было видно. Юрген догадался опустить взгляд вниз и увидел сидящего на дне траншеи Вайнхольда, как–то странно скрючившегося и зажавшего живот руками. «Как же его угораздило? Бедный Вайнхольд! Как он может?!» Последнее адресовалось фон Клеффелю, который продолжал кричать:

— Стыдитесь! Вы тут не в парке! Мы тут не цветочки нюхаем! Берите пример с Кинцеля!

Неожиданно Вайнхольд разогнулся и встал, на нем не было никаких следов ранения. Неизвестно, какая из фраз фон Клеффеля зацепила его, но он встал. Встал, взял винтовку в руки и изготовился стрелять.

— Извините, подполковник, — сказал он, — я испугался. Мне было страшно, теперь мне стыдно.

— Принято! — ответил фон Клеффель и воскликнул: — Меньше слов! Больше дела! Стреляйте, Вайнхольд, стреляйте!

Тревога, прозвучавшая в голосе фон Клеффеля, подхлестнула и Юргена. Дела обстояли далеко не так хорошо, как казалось, и с каждой минутой становились все хуже. Иваны в некоторых местах подобрались вплотную к траншее и закидывали ее гранатами. Их роте пока удавалось удерживать иванов на расстоянии шагов в пятьдесят, но вот они рванули вперед. Фон Клеффель не стал тратить время на замену опустевшего магазина, отшвырнул автомат в сторону и первым кинул в нападавших гранату. Его примеру немедленно последовал Кнауф. Кидал и Юрген. Как кидают камни, чтобы отогнать стаю собак.

На этот раз иванов удалось остановить. Они залегли все в тех же пятидесяти метрах от траншеи, готовясь к новому броску. Кинцель уже бил из пулемета поверх их тел, как будто отчаялся поразить упорных и думал только о том, как бы не дать им поднять головы и не подпустить подкрепление.

— Гранаты! — ревел фон Клеффель. — Черт побери, кто принесет гранаты?

Если что принести, это к Толстяку Бебе. Он расслышал призыв даже в грохоте боя. Выполз из блиндажа, голый по пояс, повязка на левой руке пропитана кровью, в здоровой руке большой узел из одеяла, как у бабы–беженки. Это он хорошо придумал, одной рукой много не принесешь, да и как захватишь. Быстро разобрали гранаты и взрыватели, Толстяк Бебе — он такой, никогда не приносил голый чай без сахарина.

— Снаряжайте новую порцию, Бехтольсгейм, — сказал фон Клеффель, — подозреваю, что у нас на это не будет времени.

Все шло к тому. Иваны ворвались в траншею и справа, и слева, но это было на участках других рот, их рота пока держалась.

— Противник перегруппировывается, — доложил Кинцель, — отползает в стороны.

— Не расслабляйтесь, Кинцель, — сказал фон Клеффель, — они непременно полезут в лоб. У них приказ.

Иваны действительно предприняли еще одну попытку атаки, но без прежнего напора. Им удалось ее отбить. Главная опасность подступала с флангов, их роту перемалывали по краям, звуки яростного боя в траншее все приближались. Скоро и до них должна была дойти очередь. Они стояли в центре, их сожмут с двух сторон и раздавят.

Из–за колена траншеи слева показался Гиллебранд. Вернее, показалась его спина в истерзанном кителе, на плечах — новенькие обер–лейтенантские погоны, по погонам и узнали. Гиллебранд отпрянул за угол, прижавшись плечом к стенке траншеи, пропуская мимо себя поток автоматных пуль, как тореадор — рог быка. Потом резко развернулся, выставил вперед руки со «шмайссером» и пустил в глубь траншеи ответную очередь. Автомат хрюкнул и заглох. Гиллебранд вновь отпрянул за угол, потянулся рукой за запасным магазином, но потом переменил направление, схватил висевшую на поясе гранату, выдернул чеку, замер на несколько мгновений, как бы соображая, что с ней делать дальше, а потом бросил ее за угол плавным, несуетливым движением.