Раздался взрыв. После него из–за угла доносились только стоны, никакого топота. Гиллебранд направился к ним, меняя магазин на ходу.

— Где унтер–офицер Рупп? — спросил он.

— Убит, — коротко ответил фон Клеффель.

Унтер–офицер Рупп был командиром их отделения. Его назначили уже здесь, он прибыл с пополнением. Он сразу взял неверный тон — считал себя выше их только потому, что был их командиром. В регулярных частях это проходило, но не с ними. Они, конечно, подчинялись его приказам, но без страха и уважения. То и другое надо было заслужить. Рупп даже не попытался. Он так и остался для них чужаком. Немудрено, что Юрген никогда не вспоминал о нем. А когда он смотрел вдоль траншеи, то взгляд выхватывал только фигуры товарищей, а мимо Руппа проскальзывал не задерживаясь.

И только сейчас задержался. Тело Руппа лежало на спине с вытянутыми, раскинутыми чуть в стороны ногами в коротком ответвлении траншеи, ведущем к нужнику. На переносице — аккуратная дырка, лицо залито кровью. Руки сжимали автомат.

«Уж не я ли отволок его сюда?» — подумал Юрген. Он припомнил, что в какой–то момент ему вдруг стало что–то мешать под ногами, он оступался и спотыкался, а во время короткого затишья наклонился и убрал помеху. «Как же я сразу не заметил?» — пожурил он сам себя. Он наклонился и с некоторым усилием вырвал автомат из окостенелых рук Руппа. «F"ur alte Schuld nimm Bohnenstroh». [17]

— Противник ценой огромных потерь временно захватил первую траншею, — начал вещать Гиллебранд.

— Короче, — сказал фон Клеффель.

— Будем прорываться. Приготовиться!

— Разумно, — кивнул головой фон Клеффель, — ничего другого нам не остается.

— Иваны в атаке пленных не берут, — с ноткой сожаления сказал Зальм.

— Мы тоже, — заметил Ули Шпигель.

— Немцы не сдаются! — воскликнул Курт Кнауф.

Это не было обсуждением приказа. Все, перебрасываясь словами, тщательно готовились к прорыву, подтягивали ремешки на касках, перезаряжали оружие, разбирали фанаты. Один лишь Карл Лаковски не принимал в этом участия. Он все порывался что–то спросить, то подавался в сторону Гиллебранда, то отступал назад. Наконец решился:

— Что с имуществом, герр оберст?

— С каким имуществом? — не понял тот вначале. — Ах, да, военное имущество! Следовало бы уничтожить, как и блиндажи…

— Такие красивые блиндажи! — протянул, сбивая его с мысли, Вайнхольд.

— Тем больше у нас будет поводов отбить их обратно! — воскликнул Гиллебранд. — Мы вернем их! Если, конечно, иваны перед бегством все здесь не разворуют и не взорвут их сами.

Лаковски совсем сник, но никто не обратил на это внимания. Некогда было задуматься о своих собственных чувствах, не то что о чужих.

— Кнауф, три гранаты, к левому колену! Диц, три гранаты, к правому колену! — раздавал приказы Гиллебранд. — При появлении иванов сдерживаете их гранатами. Затем присоединяетесь к группе. По моей команде бросаемся в прорыв. Направление прорыва — вторая траншея. — Он действительно показал рукой в ту сторону, но она уперлась в стенку их траншеи. Гиллебранда это, похоже, нисколько не смутило. — Наверх — и вперед! Кратчайшим путем! Ползком! При благоприятных обстоятельствах — перебежками. Брейтгаупт! Вы отвечаете за раненого Бехтольсгейма.

«Фанатик хренов! — подумал в который раз Юрген. — Теперь он тянет нас в чистое поле, где нас перещелкают как орехи. В спину!» Он вдруг осознал, что больше всего его задело в собственных мыслях именно последнее — в спину! Уж если ему суждено получить пулю на этой войне, то пусть это будет не в спину. Юношеский романтизм, как сказал бы Зальм.

— Кому прикажете прикрывать отход, герр оберст? — спросил фон Клеффель.

Он был спокоен и деловит и не выказывал ни малейшего сомнения в правильности приказов Гиллебранда. Одно это мгновенно успокоило Юргена. А остальные вроде как даже повеселели. Отход — это вам не прорыв, это небо и земля, это жизнь и смерть. Как много значит правильное слово, произнесенное вовремя! Это и Гиллебранд уловил.

— Отход, — преувеличенно громко сказал он, — на левом фланге будет прикрывать обер–лейтенант Гиллебранд, — отдал он приказ сам себе.

Он был смелым парнем, обер–лейтенант Гиллебранд, и не прятался за спины солдат. Это признавали все, нравился он им или не нравился.

— На правом фланге… — начал Гиллебранд.

— Прикрыть отход — я! — рванулся вперед Кинцель.

Но взгляд Гиллебранда скользнул дальше и остановился на Юргене.

— Рядовой Вольф! У вас автомат? Отлично! Вы прикроете нас с правого фланга!

— Есть! — едва ли не впервые искренне и даже с радостью воскликнул Юрген. Прикрыть спины товарищей — это для него!

— По моей команде выбираетесь наверх, залегаете и бьете над самой траншеей так, чтобы ни одна голова не высунулась, — сказал Гиллебранд.

— Есть! — ответил Юрген спокойно и деловито. Все прошло не так, как они рассчитывали. Так всегда бывает. Всегда проявляются и выпирают на первый план неучтенные обстоятельства, вмешиваются неожиданные силы, которые никому в голову прийти не могли, хоть целый день думай. Действительно, кто мог предположить, что Лаковски вдруг в блиндаже скроется, да так ловко, что никто этого не заметит. И ладно бы просто скрылся, он ведь еще и появился оттуда в самый неподходящий момент. Одним словом, h"ohere Gewalt, [18] по выражению Зальма, или v"ollig Arsch [19] — в интерпретации Красавчика. Дело вышло так. Диц прижался к стенке траншеи у самого ее излома. Метрах в пяти позади него, сразу за входом в блиндаж, стоял на изготовку Юрген, ловя одним ухом приближающиеся звуки в скрытойот него части траншеи, откуда подбирались иваны, и наведя другое на Гиллебранда, чтобы не пропустить приказ. Диц сплоховал, но кто его осудит? Трудно с непривычки сохранять спокойствие, когда к тебе подбираются враги, которых ты не можешь видеть, но уже прекрасно слышишь их хриплое дыхание. Диц кинул одну гранату, сразу за ней вторую, третью. Хрипы резко усилились, это были предсмертные хрипы. Им вторили крики боли. А еще возбужденные крики тех, кто шел позади и теперь рвался вперед отомстить за погибших товарищей.