— Деревенская беднота сгрудилась на одном пятачке. Это у тебя называется кооператив!

Но у Оле был хороший день, и он лучился кротостью, как барашки облачков на майском небе.

— Наш капитал не поддается исчислению: это четырнадцать работающих рук, это бездна ценных идей — и все совершенно задаром, из эфира, так сказать.

Что уж тут говорить о поведении рядовых членов, если сам председатель толкует об эфире и прочих незримых предметах. Вдруг Оле помрачнел.

— А тебе какое до нас дело?

— Хочу вступить в ваш кооператив.

— Шутил бы ты лучше свои шутки в городе.

Энергичный, чтоб не сказать больше, обмен мнениями ознаменовал вступление Крюгера в «Цветущее поле».

Быть может, он принес в кооператив крупные денежные суммы? Нет. Зато он принес политически мыслящую голову, а это кое-чего да стоит.

Например, он завербовал в «Цветущее поле» переселенца Марандта и члена партии Карла Либшера. Что до Либшера, то ничего не могло быть проще. Не пришлось даже произносить высокие слова о партийной чести. Вообще ничего не пришлось произносить. Либшер уже давно созрел для вступления, только никто до сих пор не удосужился зайти к нему и об этом поговорить.

— Даже Бинкоп?

— Он-то говорил, только еще до рождества Христова.

С Буллертом было трудней.

— Ты хочешь богатеть единолично, кулаком хочешь стать, а семья пусть работает и помалкивает в тряпочку, да?

— Бедность и богатство зависят от характера, — отвечал Ян Буллерт. — Мы все начинали с нулевого года, и никому не возбранялось приналечь на работу.

Верно-то оно верно, но все ли располагали такими же средствами производства и рабочей силой, как Ян Буллерт?

Средства производства — это трактора, машины, словом, всякие самоходки. Таковых у Буллерта не имеется.

— А твое поле?

— На поле одни сорняки растут, если его запустить.

Крюгеру понадобилось немало вечеров, чтобы доказать Буллерту: земля — тоже средство производства. Ну и как, убедил он Буллерта вступить? Ни в малейшей степени. А вину Буллерт сваливал на партию.

— Я-то тут при чем? Мне подсунули самые бесплодные и захудалые средства производства, как ты выражаешься. Отсюда все и пошло.

Крюгер проходит с Буллертом курс политграмоты. Надо, чтобы и этот закоренелый упрямец научился читать книгу истории.

Хорошо, если рядом с тобой человек вроде Крюгера. Оле иной раз казалось, что вернулись старые времена, когда жив был Антон.

Наступает зима. Трещат морозы. Но вы не подумайте, товарищи, что народ в «Цветущем поле» всю зиму только и знает, что рассказывать сказки.

Оле привозит во двор двое саней непонятного назначения. Их по его заказу изготовил деревенский тележник.

Зимой у Мампе Горемыки больше свободного времени, чем нужно для счастья. Летом он с утра до вечера пасет телят, зимой телята стоят в хлеву.

Мампе Горемыка водит своим сизым носом по ветру — ищет водку, как кладоискатель ищет клад. В нем снова оживают былые повадки. Теперь его господин и водкодатель — Тео Тимпе, скотник.

Мампе Горемыка обнюхивает загадочные сани.

— Ну и повеселимся же мы в эту зиму. Я сяду в санки, а ты будешь их толкать.

Тимпе презрительно морщит нос. Детские забавы! Боссу надо позаботиться об открытом коровнике. Зайцы угнездились под досками и, чего доброго, выведут там детенышей. Срамота, да и только!

Оле застиг Мампе:

— Ты ничем не занят? Пошли со мной.

Мампе ищет глазами Тео, но Тео не приходит ему на выручку. Хочешь не хочешь, надо идти с председателем, Вильмом Хольтеном и Германом Вейхельтом к замерзшему Коровьему озеру.

Недаром Мампе утверждает:

— Вильм Хольтен любому ветру служит, ежели его посеял председатель.

Оле и Хольтен толкают сани на сплошную стену промерзшего до стеклянной звонкости камыша. Камыши ломаются и падают рядами. У озера срезали ресницы. Только колючие обрезки торчат теперь изо льда.

Мампе Горемыке и Герману велено вязать камыш в снопы. На ногах у Мампе все еще подбитые овчиной сапоги некоего типа по имени Рамш, который был отнюдь не из породы добрых ангелов и которому кто-то засадил в голову американскую вошь. Let’s go! [76] Мампе препирается с Оле Бинкопом. Что за дурацкая затея среди зимы! Уж не надумал ли председатель выстелить хлев камышом? Чтобы бедные коровы себе вымя изрезали?

— Господи, если у тебя выберется свободная минута, помилуй меня, грешного.