То есть, по сути, глобализуются труд и капитал. А под эту глобализацию труда и капитала создается инфраструктура. Не инфраструктура сама по себе глобализуется; она обеспечивает глобализацию труда и капитала. Труда – в виде мигрантов и "удаленных рабочих мест", и капитала – в виде мгновенного перемещения финансовых активов.

Но если и капитал глобализуется, и труд глобализуется, то исчезает посредник между трудом и капиталом в лице модернистского или, как его еще называют, "интервенционистского" государства. И тогда глобальный капитал не имеет для своей экспансии (а это его неотъемлемое, родовое свойство) никаких сдержек.

Значит, этот капитал, раз нет сдержек в виде глобального интервенционистского государства (а их нет и не предвидится), будет делать все, что он захочет, сначала на периферии. А он хочет на периферии архаики племен, которыми можно всевластно управлять. Ему надоело государство, оно ему мешает это делать, оно его то с одной, то с другой стороны ограничивает. И глобальный капитал сначала подомнет под себя периферию, а затем с периферии будет продвигать свою власть к ядру.

Трагедия сегодняшнего мира заключается, в частности, и в том, что в "глобальном городе" Модерна нет места ни Китаю или Индии с их миллиардным населением, ни кому-то еще, вроде Бразилии либо России. Более того, уже идут разговоры, что и "золотой миллиард" – это слишком много: слишком большая нагрузка на ресурсные и экологические возможности планеты Земля.

А это означает, что нельзя продолжать модернизацию. И что очень многие национальные государства надо не создавать, а, напротив, разрушать и заменять трайбами, которые, в отличие от государств Модерна, потребляют немного ресурсов. А великие общенациональные языки – заменять множеством местных наречий.

Глобализация – это успокоительный термин для простаков.

Настоящий термин звучит иначе: "глокализация" (соединение глобального и локального через разрушение национального государства как оплота Модерна). Вот ведь в чем действительный смысл.

И вот мы уже видим, что поют с эстрад, "возрождая наречия", бретонские певицы, лангедокские певицы, еще какие-то. И это идет полным ходом где? – во Франции, которая мучительно, через гильотину, создавала единое национальное государство с единым великим языком. Во Франции!

Что уж говорить о других местах планеты?..

Один из очень культурных руководителей африканского государства пригласил к себе на встречу знакомого мне иностранца. И говорил ему, чуть не рыдая: "Я всю жизнь посвятил созданию в своей стране нации и национального государства. И многого добился. А теперь американцы требуют от нас полной многопартийной демократии. Но у меня здесь 27 крупных племен. То есть здесь будет ровно 27 партий, и драка между ними, и все межплеменные войны, вся эта кровь, начнутся заново".

Подчеркну, что Модерн никогда не оперировал демократией как неким абсолютом. Никогда. Петр Первый – не демократ, Наполеон – не демократ, Кромвель – не демократ, Робеспьер – не демократ. Все, кто реально продвигал в мире Модерн, действовали за рамками демократии. Большинство мировых модернизаций имели именно авторитарный характер.

Тогда что такое сегодняшняя американская борьба с авторитаризмами в странах "третьего мира"? Это средство модернизации или средство разрушения модернизации? Всюду, где она происходит, взрастает радикальная исламизация, глубоко враждебная Модерну. Разве не американцы сеют это по миру? Значит, демократия – это фасад, маска, превращенная форма. Суть в том, что на периферии нужна вторичная архаизация. И все средства хороши, чтобы добиться искомого.

Сейчас многие якобы хотят спасать Россию от "авторитарной модернизации". О том, что происходит на деле в стране вместо такой модернизации, я уже говорил. Но, если в ком-то зреет желание спасать что-то в России от "авторитарного Модерна" это значит, что нас хотят "спасать" от высокой культуры и высоких интеллектуальных стандартов, "спасать" от гражданина, как от человека, признающего единство языка и культуры, а не просто человека, имеющего штамп в паспорте, полученный неизвестно за что.

Беда нынешней мировой ситуации (и я здесь выхожу на финишную прямую "философской" части своего доклада) заключается в том, что Модерн сам очевидным образом "устает". И потому конвульсивные попытки американских "неоконов", всех этих Чейни, Либби, Вулфовицев и т.д., хвататься за Модерн неубедительны и крайне проблематичны.

Это очень неопределенные, нечеткие действия. За этими попытками не стоят дальний культурный горизонт и идеология. Это "невыговоренные" попытки. И эти невыговоренные попытки обернулись тем, чем они обернулись: провалом в Афганистане и Ираке и новыми авантюрами. По сути, они послужили тому же делу постмодернистской глобализации.

XX. Кто же все-таки за Модерн?

Такие констатации неизбежно вызывают вопрос: а остались ли в мире силы, которым нужен Модерн? Остались ли такие силы на Западе? Пусть речь идет не об идеях, а об интересах. Но есть ли эти силы (именно как силы, а не как воплощенная человеческая беспомощность) хотя бы на уровне интереса? Ответить трудно.

В принципе, Модерн не могут не поддерживать (на уровне рефлекса интересов) такие корпорации, как "Локхид". А также весь военно-промышленный комплекс. Почему? Потому что без мощных государств-наций, которые могут быть только в ситуации Модерна, нет и не может быть крупных военно-промышленных заказов, не может быть сотен миллиардов долларов на новые истребители, авианосцы, ракеты, космические корабли и на все, что с ними связано. В том числе – на финансирование "большой науки", которая в последние десятилетия фактически удушается во всем мире.