Тетка беспокойно встала и заглянула к ребятам. Бабкин и Павлуня сидели на диване и молчали, опустив головы. Один затылок густо зарос черными крепкими волосами, а на другом сквозь редкий пушок просвечивалась детская розовая кожица. Тетка с непонятным раздражением смотрела на слабый затылок сына и, не сдержавшись, вдруг сказала зачем-то Бабкину:

— Валенки тогда прожег, новенькие... Разве ж я упрекала?

— Мама, — поднял голову тихий Павлуня. — Зачем ты про это? Разве это хорошо?

— А ты молчи! — задохнулась тетка. — Ты совсем молчи, непутевый! Дармоед! — Она запричитала плаксиво и быстро: — Я вас кормила, поила, одевала, обувала, из сил выбивалась!..

Тетке стало жалко себя. Она хотела заплакать, но давно забыла, как это делается, — все некогда было. Тогда тетка рассердилась, разошлась, начала шуметь.

Обычно в такие минуты Бабкин уходил к себе, а за ним пробирался и Павлуня. Слушал сквозь дверь шум матери и подмигивал испуганно: «Ничего, она утихнет!» Но теперь братья, бледные, серьезные и взрослые, сидели и внимательно слушали. Тетка запнулась, тетке стало не по себе.

— Сидите на моей шее, — неуверенно сказала она и остановилась, чтобы собраться с мыслями.

Бабкин тихо спросил:

— Как же вы дальше жить будете?

Тетка не нашлась что ответить. Она ушла в кухню, закрыв за собой дверь, и долго обидчиво громыхала кастрюлями.

Павлуня, с надеждой глядя на Бабкина, спросил, что же он намеревается делать.

— Укладывать вещи, — сказал Бабкин.

Однако, к своему удивлению, Бабкин обнаружил, что укладывать-то ему нечего. Книжки у него с Павлуней общие, стол — на двоих, телевизор — семейный, вместе покупали.

Бабкин покидал в чемоданчик кое-какую мелочь, повесил на грудь приемничек и надел шапку. Тетка перестала греметь железом. Павлуня молчаливо молил у порога.

— Пашка! — нежно сказал ему Бабкин. — Смотри, какой ты большой стал, тебе нянька не нужна. А потом... я не за океан ухожу, вон оно, общежитие, — рядом. Давай лапу.

Павлуня начал краснеть. Сперва засветились уши, потом заалели щеки, красные яблоки покатились по лбу, даже длинный нос порозовел. Братец по инерции крепко утер его рукавом.

— Тогда я тоже! — сказал он Бабкину и на четвереньках, неуклюже полез под свою кровать.

Тетка, встав на пороге, вскинув бровь, наблюдала, как сын выволакивал пыльный чемодан. Оглядываясь на мать, Павлуня суматошно пихал в него рубахи и носки.

— Ну, собрался? — спросила она весело, когда сын стал перед нею с чемоданом в одной руке и шапкой в другой. — Идешь? Далеко это?

Павлуня не ответил, только выше поднял зябкие плечи.

— Куда уж тебе! — горько сказала тетка и, не глядя, привычно да звонко благословила его по затылку.

Павлуня, выпустив чемодан, заученно заныл:

— Чего по голове-то!..

На этом и оборвалась его самостоятельность.

Бабкин сказал, надевая шапку:

— Загубите вы Пашку! — И повторил: — Как вы жить будете?..

Он вышел за калитку, под чистое небо. Глубоко вздохнул. Вслед ему из окна с обидой шумела тетка:

— Небось не пропадем! Небось в люди вырвемся!..

Бабкин миновал центральное отделение совхоза, высокие, ладные дома, детский комбинат, клуб. Ближе к Климовке дома пошли пониже да пореже. И вот дальше идти уже некуда — дальше блестит пруд, а за ним насквозь просвечивается тоненькая, в четыре березки, лесная полоса, посаженная директором пять лет назад. Она отделяет весь остальной совхоз от захудалого климовского клина. И нечего делать Бабкину за полосой, в нищей Климовке, где песок да камни, да старая горбатая ферма, да четыре дома, не считая заколоченных.

В одном доме живет упрямый Трофим Шевчук, в других — сестрицы-старушки: Вера Петровна, Надежда Петровна и Любовь Петровна. Они пенсионерки, но пока работают в поле, помогают Трофиму выращивать богатый урожай на богатых песках.

Бабкин присел у чьей-то калитки. На ней под жестяной дощечкой с оскаленной песьей мордой круглым детским почерком нацарапано: «Осторожно, злая старуха!» Чуть пониже уточнение: «Лешачиха». Бабкин прочитал и задумался.

За этим забором, на границе с Климовкой, одна на весь большой пятистенный дом, непонятно и угрюмо жила фельдшерская вдова, мать Женьки.

...Бабкин долго сидел на шаткой скамеечке, потом встал, еще раз прочитал надпись на калитке. В кармане у него отыскался тракторный сальник, которым он вместо резинки принялся счищать злые карандашные буквы.

Неожиданно заскрипела задвижка, заплакала калитка и на пороге появилась сама хозяйка. Она посмотрела сперва на Бабкина, потом на его сиротский чемоданчик, увидела очищенную калитку и сказала:

— А-а, теткин племянник. Ну, заходи, коли пришел!

Бабкин вошел. Ему в ноги кинулся хрипучий мохнатый ком.