Женька пробормотал смущенно:

— Почему же... мы ничего... — и оглянулся в поисках спасения.

А Боря Байбара сказал прямо, как по больному месту стукнул:

— Нам климовский опыт ни к чему.

Трофим долго молчал, все устали ждать ответа и подпирать стенки. А когда он заговорил, голос у него срывался:

— Ладно. Управляйтесь сами, хозяева.

Парни подождали, не добавит ли он еще что-нибудь, но Трофим молчал.

— Спасибо, — серьезно сказал Боря Байбара.

Все вышли неловкой толпой, застревая в дверях. Бабкин потоптался у порога.

— Простите.

Трофим отвернулся. Боль его не унималась, росла.

Загустели тени по углам, пора выгонять их, но Трофим не зажигал огня. Он сидел, прижав руки к животу, смотрел перед собой. На окошке — ни тряпицы, ни цветка, прет в него, в широкое, вся улица, с криками, с весельем, с непутевой пляской по черному необтоптанному асфальту.

Подала голос лошадка. Трофим очнулся, доковылял до подоконника. Заждалась Варварушка хозяина, не берет хлеба, не хочет леденцов — напрасно наперебой протягивают ей ладони мальчишки и девчонки. Хоть ребята они совхозные, а, словно городские, редко видят близко такую настоящую лошадь с грустными большими глазами и длинными ресницами. У их отцов и старших братьев все трактора, грузовики да мотоциклы. Хорошо проехаться в запыленной горячей кабине самосвала, славно пролететь в коляске мотоцикла, но почему-то очень хочется им сейчас погладить, потрогать теплую мягкую лошадку.

— Не бойтесь, она добрая, — сказал Трофим, появляясь на улице в своем длиннополом грубом плаще.

Варвара потянулась к нему навстречу. Ласковый народ во все глаза смотрел с завистью, как лошадка осторожно приняла с корявой ладони кусок хлеба, пересыпанного солью и махрой. Подталкивали один другого: «Гляди, ест!»

— Садитесь, что ли, прокачу, — неожиданно предложил Трофим.

Сыпанули, как воробьи на мякину. Тележка заколыхалась.

Редко кому позволял Трофим кататься на лошадке. Он жалел ее и по мере сил старался облегчить ей работу: нашел новую тележку на бархатных рессорах, смастерил резиновые колеса на подшипниках. Механизаторы ухмылялись: «Теперь твой вездеход по любой грязи пройдет!» Хозяин отмалчивался. «Варварушка, чай, не трактор, беречь ее нужно».

Сейчас тележка шла с перегрузом. По тому, как напрягалась лошадь, было видно: ей тяжело. Трофим, однако, довез «воробьев» до совхозной больницы и только тут остановился.

— Ну, вот и все. Домой идите. Скажите: Шевчук прокатил.

Сидел, кивая в ответ на все звонкие и тихие «спасибо».

— Поздновато, Трофим Иваныч! — встретил его с улыбкой седенький доктор. — Что стряслось?

Не был дипломатом старый солдат, не стал молоть про погоду — сразу бухнул, сунув палец в больное место:

— Тут дрянь завелась, изводит. Так и помрешь невзначай, а у меня дела.

Замолк, угрюмо поглядывая на доктора. Тот попросил еще раз и подробней рассказать про боли, потом уложил, раздетого, на кушетку, долго мял живот, заявив в конце, что настоятельно рекомендует показаться специалистам.

— Может, сами, а? Порошков каких? — пробормотал Трофим, крепко затягивая ремень на брюках. Месяц назад те же брюки легко держались и без ремня.

— Настоятельно рекомендую, — тихо повторил старик.

Он выписал направление. Трофим повертел бумажку: неразборчивые каракули ни о чем ему не говорили.

— Когда показаться? — хмуро осведомился он.

И доктор сухо, как незнакомому, ответил:

— Чем скорее, тем лучше.

Больной сказал «до свидания» и похромал к своей лошадке. Он так долго взбирался на тележку, что даже терпеливая Варвара оглянулась с удивлением. Хозяин сидел, повесив голову. Она подала негромкий голос, как бы спрашивая, куда ехать.

— Куда-куда! На свалку! — проворчал Трофим.

Покачиваясь на мягких рессорах, он в недоумении размышлял, когда же это высыпалось его здоровье из потрепанного тела, как зерно из дырявого мешка.

«Куда это я заехал?» — опомнился он вдруг.

Лошадка его брела по привычной климовской дороге, а в десятке шагов перед нею стояла с поднятой рукой длинная, тощая Лешачиха.

— Я тебя везде искала, все поля обскакала, — сказала она прокуренным голосом, разглядывая Трофима из-под насупленных бровей.

Трофим очень удивился, увидев на Лешачихе яркий платок, из-под него высовывались седые, хорошо закрученные волосы. «Прическу навела, Джульетта!» — хмыкнул он про себя, подвинулся, освобождая ей место. Настасья Петровна крепко уселась, повернула к нему горбатый нос:

— Дуй по этой стежке под мои окошки.

— А зачем?

— Да ведь проводы у меня, аль забыл?

Трофим усмехнулся: никто не приглашал его на встречи и проводы, и на свадьбах ему, такому веселому, делать нечего. С какой радости вдруг он так спешно понадобился?