— Проходи, Ивановна! Отведай у нас наш хлеб да квас, не побрезгуй.

— Сдалась ты! — Нежданная гостья повернулась, выскочила в сени. Там еще раз громыхнуло пустое ведро. — Ты еще тут!.. — вскричала Марья Ивановна и, наверное, наподдала ведерко ногой — оно покатилось, жалобно позванивая.

Павлуня виновато промямлил:

— Пойду я, а то как бы чего бы...

— И мне пора, — встал Трофим, чувствуя, как ожил в нем червячок и впился в самую болячку.

Парни не спорили, они только все вывалились во двор — провожать. Там, в темноте, дожидалась хозяина Варвара. Она смирно хрупала сено. Дождь недавно кончился — запахи были еще влажными: пахло мокрой лошадью, мокрым забором, мокрым листом — всем понемножку.

— До свидания, отъезжающий! — сказал Трофим. — Где твоя лапа?

Он протянул руку, ее на лету цепкими пальцами схватил Женька, потряс, отпихнул. Зубки его поблескивали, раздавался острый голосок:

— Знаю, знаю, что скажете! Насчет учебы! Заверяю партком и дирекцию: не подведу коллектив!

— Трепло! — крякнул Саныч.

Женька пихнул его локтем.

Трофим с Павлуней уселись в тележку.

— Спасибо, что пригласили, — сказал старый солдат. — Нас, ветеранов, редко приглашают. Спасибо.

Парни смекали: шутит Трофим, обижается или издевается. Женька на всякий случай ответил:

— Да чего там...

— Не бойтесь, — продолжал Трофим. — Я к вам не полезу — сами грамотные, пляшете лихо. Хозяйничайте, валяйте. Без пенсионеров вам вольнее.

— Вы не так поняли, — сказал Бабкин.

— Да уж понял, Миша!

Им открыли ворота, и они выехали на улицу, под неясную луну.

Павлуня в испуге поднял голову: Трофим сполз с тележки, доковылял до Лешачихиной скамейки, скорчился на ней.

— Ой! — сказал Мишин братец.

Со скамейки раздался сипловатый, болью перехваченный голос:

— Поезжай, я дойду...

Павлуня стал было трясти головой и махать руками, но Трофим приказал:

— Ну!

Павлуня задергал вожжами, поехал, часто оглядываясь.

Трофим остался наедине со своей болью. В доме не гремели Женькины песни, не мучилась гитара. Трофиму было холодно в мокром плаще, он ежился, не мог согреться.

Во дворе Настасьи Петровны послышались голоса, хорошо различимые в ночи. Один — Женькин, его узнаешь за версту, хоть и шипел Лешачихин сын сейчас по-змеиному:

— Пикнешь — голову отвинчу!

Ему отвечал Саныч:

— Совести у тебя нету! Матери тебе не жалко! Прав Трофим: дурак ты!

— А тебе-то что за дело?! Ты мне партком? Или, может, дирекция?! Я сам себе хозяин!

— Дурак ты! — еще раз повторил Саныч.

И в ответ Женька, разом вспыхнув, вскричал:

— Чего вы в мою частную жизнь лезете?! С галошами!

Во дворе кто-то охнул, кто-то крякнул. Трофим распахнул калитку и с минуту не мог ничего разобрать: у его деревянной ноги катались, пыхтели и ругались.

— Встать! — крикнул он.

Картина прояснилась: верхом на Саныче, крепко в него вцепившись, сидел взъерошенный Женька в белой измызганной рубахе и обиженно блажил:

— А чего он сам-то!..

— А я все равно скажу! — глухо выговаривал из-под него Саныч, стуча по земле каблуками и норовя выкарабкаться.

Женька отпустил его, парни встали перед Трофимом, с присвистом дыша.

— Говори! — велел он Санычу.

— Говори, говори! — завелся Женька, не давая товарищу и рта раскрыть. — Все выкладывай, чертов предатель! Я тебе одному, а ты — всему базару! Валяй, предавай!

Саныч, не отряхиваясь, поплелся со двора. Лешачихин сын и в спину ему все шумел:

— Рассказывай, иудин племянник!

Саныч задержался у калитки и горько проговорил:

— А ты — птичка божия!

Стукнула калитка, Саныч ушел, Трофим обернулся к Женьке — тот пятился, словно рак, уползал в дом.

— Стой-ка!

Ни вздоха в ответ.

«Эх вы, хозяева!»

Трофим побрел в свою новую квартиру. Не сделал он по асфальту и сотни шагов, как послышалось фырканье лошадки. На тележке горбился Павлуня. Мишин братец простуженно объяснил:

— Дожидаюсь я, а то он опять вроде...

Как всегда, парень не дотащил до конца фразу, бросив на полпути.

Трофим поднял голову: опять моросил дождь. Он с удовольствием забрался к Павлуне в тележку, усаживаясь, пошуршал сеном. Подковы зацокали, зачастили, зашипели по мокрому асфальту бойкие колеса, полегче стало на душе.

Возле дома Трофим сказал Павлуне:

— Отведи, брат, Варвару, устал я.

Тот горячо ответил:

— Вы не думайте! Я все как нужно!

Трофим кивнул и пошел в новое жилище, где наверху играет баян, за одной стеной гремит пианино, за другой — плачет ребенок.