— Сейчас всё поймёте. Но знайте, что я доверяю вам важную государственную тайну. Я рассчитываю на ваше благоразумие.

— Будьте уверены, ваше сиятельство…

— Кошута надо купить, а если это не удастся — скомпрометировать, да так, чтобы от него отвернулись, по крайней мере, те дворяне, которые сейчас доверчиво следуют за ним.

Калиш слушал, стараясь ничем не обнаружить впечатления, произведённого на него словами графа. Прежде всего он хотел выяснить, какое место в своих коварных замыслах граф отводит ему, управляющему.

Фения продолжал:

— Повторяю: это дело государственной важности. Кошут стал очень опасен. Он возбуждает мадьяр против Вены. Своим краснобайством, зажигательными статьями он приобретает с каждым годом всё новых и новых приверженцев, возмечтавших о самостоятельной, независимой Венгрии. Ловкий, опытный адвокат, он ведёт дело тонко: его речи и поступки как будто всегда остаются в рамках законности, а на самом деле подрывают порядок в стране. На предстоящих выборах в Государственное собрание он выставил свою кандидатуру по тому же комитату, что и я. Вы понимаете теперь, как важно не допустить его избрания? Надо бы узнать, какова действительная цель его приезда в деревню. Едва ли он только гость у Гуваша! Не скрываются ли и тут какие-нибудь противозаконные намерения… Между прочим, пештская полиция разыскивает местонахождение тайной типографии. В последнее время стали распространяться опасные книги, невесть кем написанные и где напечатанные. Кто знает, может быть, эти преступники свили себе гнездо где-нибудь рядом с нами!

Граф выдвинул ящик стола, достал книгу и протянул её Калишу:

— Полиция разыскивает типографию, где печаталась эта мерзкая книга, и склад, где хранятся непроданные ещё экземпляры.

Калиш вздохнул с облегчением. Графу было не до крестьянских жалоб. Всё оборачивалось как нельзя лучше.

— «Рассуждения раба о свободе печати», — прочитал Калиш название книги. — Ваше сиятельство справедливо изволили назвать книгу мерзкой. В самом заголовке чувствуется насмешка над существующим порядком. На подобный пасквиль способны только злонамеренные люди… — Калиш вдруг оживился, его осенила догадка. А мне до сих пор это не приходило в голову! — воскликнул он. — Но теперь многое проясняется…

— Ну, ну? — заинтересовался граф.

— Ваше сиятельство переслали мне однажды дерзкое письмо наших мужиков. Я тогда подумал: «Кто же этот ловкий грамотей, который надоумил их высказать своё недовольство и оклеветать меня в глазах вашего сиятельства?» У нас таких людей нет. Теперь ясно, где искать сочинителей этих кляуз!

— Возможно, но одних догадок мне мало… Нужны доказательства, документы или живые свидетели.

— Вы получите их, ваше сиятельство! Моя честь в том порукой!

«Невелика, однако же, порука», — подумал граф, исподлобья бросив взгляд на управляющего.

Несмотря на сильный ветер, густая облачность держалась стойко и угрожала разразиться бурным ливнем.

Толпа вооружённых кольями загонщиков ещё до рассвета собралась в графском парке и ждала распоряжений: быть нынче охоте или её отложат до погожего дня? Большинство крестьян относились к этому вопросу совершенно равнодушно, но все следили за облаками, примечали каждый резкий порыв ветра, перемену его направления, вспоминали разные приметы, по которым ещё деды и прадеды умели предсказывать погоду. Кое-кто прикидывал: выгоднее ли будет для собственного хозяйства, если охота нынче не состоится и всех отпустят по домам?

День был воскресный, единственный день в неделю, когда графский крестьянин не обязан был отбывать крепостные повинности и мог трудиться для себя на узкой полоске. Скошенная пшеница, раскиданная на земле, подсохла, и её во что бы то ни стало надо было убрать, укрыть от дождя. Однако никто не знал, как долго придётся дожидаться решения графа, а осенний день в поле невелик. Продержат загонщиков до полудня и отпустят ни с чем, а в следующий раз, глядишь, охота опять придётся на воскресный день!

— Нет, — неторопливо говорил староста загонщиков Иштван Мартош, — коль уж оторвались от дома, день всё равно пропал — одно не докончишь и другое не успеешь. Отбыть бы нынче эту повинность, а уж потом управляться со своим делом! — Он обратил к небу свой единственный глаз. Второй был потерян ещё в молодости в единоборстве с кабаном. Глаз не вытек, но остался на всю жизнь тусклым, неживым.

Дворовые слуги сновали повсюду, наводя порядок на дорожках липовых аллей. Они бесцеремонно, с нескрываемым пренебрежением перегоняли собравшихся крестьян с места на место, опасаясь, как бы они своими мужицкими сапожищами не натаскали грязи на посыпанные песком дорожки и не испортили парадного вида.

Графский замок был ещё погружён в сон, и только дым, обильно поднимавшийся из кухонной трубы, свидетельствовал о неусыпных заботах челяди, спозаранку готовившейся к пробуждению господ. Вместе с дымом, который то быстро рассеивался порывами ветра, то низко стлался по траве, доносился аппетитный запах жареных фазанов, приправленных острыми пряностями.

Староста загонщиков Иштван Мартош был нечувствителен к запахам барской кухни. Недоедание давно и покорно было принято им как незыблемый закон. Сейчас Иштван был поглощён свалившейся на него заботой: крестьяне поручили ему передать графу их смиренную просьбу. Именно ему, мужику степенному, исправно выполнявшему все барщинные повинности, доверили односельчан просить у графа милости — искать у него управы на Калиша.