Яшка тоже разглядел неясные силуэты с раскоряченными лапами шасси – «лаптежники»! Идут на приличной высоте, медленно, видимо, перегруженные бомбами. Нагло идут, открытые для удара и снизу, и сверху.

Истребители стали выходить на цель, а «юнкерсы» выполнили какой-то странный маневр, который только приблизил их к перехватчикам. Яшку вдруг захватило острое предчувствие чего-то нехорошего. Не должно так быть, что-то неправильно.

Голубков понял первым.

– «Мессеры»! – дурной выкрик комэска прорвался сквозь помехи.

Яшку замутило, он уже и сам видел, как быстро втянулись шасси вражеских самолетов, как струями рванул от них черный выхлоп, как заплясали язычки пушечного огня перед винтами.

Немецкий клин на форсаже рассек строй второй эскадрильи. Разом, не успев сделать и выстрела, вспыхнули четыре «ишака».

Голубков, не отвлекаясь на литературную лексику, короткими односложными командами пытался собрать рассеянные истребители, но следом за приманкой, от солнца, незаметная и незамеченная ударила немецкая засада, еще четыре «мессершмитта». Три «ишака», разрезанные в упор очередями машиненган, развалились в воздухе, и началось избиение.

Истребитель Голубкова крутился, как карась на сковородке, Яшка не смог удержаться за ним и в какой-то момент остался один. Хищные «мессеры» ходили вокруг, как акулы среди стаи уставших тюленей. Заход парой на одного – и очередной «ишачок» загорался. Яшка, да и не только он, в панике забыл все наставления и давил, давил на акселератор в бесполезной попытке убежать. Немцы без труда догоняли, выпускали экономно очередь за очередью, только пули стучали в бронеспинку.

Яшкиному «ишаку» сорвало капот снарядом. Огненным столбом полыхнул двигатель, но пламя тут же пропало, сбитое потоком воздуха, а в лицо густо брызнуло маслом. Еще через пару секунд мотор заглох, и «ишачок» клюнул носом, давая понять, что хочет на землю. Яшка отдал штурвал, даже не глядя, что там, внизу. Мимо почему-то без звука – или это Яшка от ужаса перестал слышать – проплыл «мессершмитт» с желтым коком и двумя единицами на борту. На фюзеляже очень неплохо, уж Яшка-то понимал, немецкий художник написал целую картину, со шпагами, плюмажем и обнаженной девичьей фигурой. Яшка поднял глаза и встретился взглядом с чужим пилотом, тот задрал на лоб летные очки. Немец картинно развел руками, мол, патроны кончились, извини, улыбнулся и отдал честь.

Земля встретила Яшку неласково. Он смог выбраться из самолета и долго мочился прямо в поле, не утерпев до ближайшего куста. Потом моментальным наплывом заболело обожженное лицо, и Яшка потерял сознание. Его подобрала высланная на поиски пехота.

После разгрома в эскадрилью зачастило начальство. Приехал черный от злости комполка подполковник Лебедянко, хлопнул по столу немецкой газетой. С фотографии улыбался симпатичный белокурый паренек.

– Вот, капитан, из разведотдела фронта прислали. Что делать будем?

К газете прилагался машинописный перевод статьи. Голубков внимательно прочитал, усмехнулся:

– Надо же, посвятил победу фюреру! Резвый хлопец…

– Обер-лейтенант Карл Вильке, бортовой номер одиннадцать. Девяносто девять побед, – с ненавистью процедил Лебедянко. – Будем собирать группу. Сам поведу.

– Девяносто девять – это как считать, – усмехнулся Голубков. – А все одно, валить надо гаденыша. Только с группой, Алексей Иваныч, думаю, не получится. У меня трое с налетом остались.

– Что предлагаешь?

– Сам попробую, – обманчиво спокойным тоном предложил Голубков, – есть одна мыслишка.

В ту ночь Яшке приснился самый яркий за все время кошмар. Во сне он чувствовал запах своей горелой кожи. К нему склонялось незнакомое лицо… Впрочем, нет, знакомое, до боли напоминающее буржуазного писателя Чехова, как он был изображен на портрете в учебнике литературы. Добрый доктор жалел Яшку, но другие люди, в черной форме, были равнодушны или жестоки. Этой ночью Яшка отчетливо рассмотрел свастику на пуговицах незнакомого мундира.

По утру Михаил Алексеевич Шнайдер проснулся с тяжкой головной болью и в отвратном настроении. Подумал бы на похмелье, но спиртного не брал в рот принципиально, со студенческих времен, уже лет двадцать как. Долгую секунду смотрел в серый потолок, пытаясь вспомнить. Вспомнил: гостиница, Камышов, письмо доктора Перова, командировка. Не похмелье, нет, это сон разволновал. Странный кошмар, яркий кусок жизни чужого человека с его, Михаила Алексеевича, именем. Имперский университет? Кафедра каких? Коренных народов? Доктор Перофф? Надо же, чего не приснится на новом месте! День Сурка, ей-богу, только симпатяшки Энди МакДауэлл не хватает.

Михаил Алексеевич привел себя в порядок и завел джип ехать на поиски «доктор Перофф». Завтрак подождет до обеда, не доверял Михаил Алексеевич камышовскому общепиту.

В скверике у гостиницы молодая мамаша покачивала детскую коляску. Михаил Алексеевич опустил стекло.

– Девушка, как проехать к Соловьиным болотам?

Женщина обернулась на голос и испуганно заморгала. Чеченка, грузинка, армянка? Черт их разберет, в раздражении подумал Михаил Алексеевич.

– Болота. Соловьиные. Понимаешь, нет? – повторил он.