Он полез в свой огромный портфель и извлек из него сверток, перевязанный игривой голубой ленточкой. Под насмешливым взглядом астролога он поспешно содрал ленточку, скомкал и убрал в карман.

– Что не так? Ты бы предпочел розовую? – проворчал прокурор.

– Петрович, чай пьют одни извозчики. А благородные люди употребляют гоголь–моголь с ромом, – сообщил Успенский. – Прикажете коньяку? Ты, собственно, чего приперся?

Филатов устало, несмотря на то что день только начался, опустился в кресло.

– Наливай, не спрашивай. Я пришел к тебе с приветом рассказать, что астрология – лженаука.

Андрей достал из бара бутылку и два фужера.

– Это точно?

– Абсолютно точно. Вчера вечером по телевизору сообщили. Я всю ночь не спал, думал – как бы помягче тебе об этом сказать.

Андрей разлил коньяк по пузатым бокалам.

– Я телевизор не смотрю. И радио не слушаю. Говори, что тебе надо? Ты ведь просто так не приедешь. Обязательно какую-нибудь гадость припасешь.

– Сам ты гадость, – с блеском парировал прокурор–криминалист, протягивая ему протокол, составленный следователем Дорониным, где красовалась подпись астролога. – Ты мне лучше скажи – это твоя закорючка? Сам же меня учил «Второму закону Андропова»: «Каждая подпись – шаг к тюрьме».

Успенский удивился.

– Разве? А первый какой? Напомни, а то я что-то запамятовал.

Филатов принял бокал с коньяком и многозначительно поднял его, будто собрался произнести тост.

– Первый закон – «Скорость стука опережает скорость звука». Но ты не отвлекайся и зубы мне не заговаривай. Рассказывай всю правду. Как прокурору.

Андрей скорбно вздохнул.

– Не успел войти, и сразу чистосердечное признание ему подавай! Крючкотвор. – Он задумался, напрягая память. – Ну, я шел, споткнулся, очнулся, а что тебя, собственно, интересует?

– Все. Потому что с меня требуют результаты проверки, а у меня ничего нет. Ничего реального, что можно подшить к делу. Одни предположения и догадки. Беллетристика.

Успенский пожал плечами.

– Да, Петрович, видно не зря ты в один день с Джеком Лондоном и Аркадием Вайнером родился. Тянет тебя нелегкая писательская стезя. Но я могу только к твоим догадкам подбросить свои загадки. Тебе это надо?

Прокурор заинтересованно кивнул.

– В моем деле информации много не бывает, так что сыпь до кучи. Давай, выкладывай свои предсказания.

Успенский отрицательно покачал головой.

– Петрович, ты не по адресу. Я не занимаюсь предсказаниями, моя специальность – прогнозы.

Филатов удивленно приподнял брови.

– А разве это не одно и то же?

Андрей рассмеялся.

– Если тебе нужно предсказание, надо было обратиться к покойному осьминогу Паулю. Прогноз отличается от предсказания примерно так же, как диагноз от приговора.

– Правда, что ли? – Филатов изобразил лицом испуг, но вышло плохо. – Ай как жалко! Ты бы мог в лотерею выигрыши угадывать. И мне подсказывать. – Он выпил. – Ну, ладно, давай серьезно. Рассказывай, что там вчера с тобой произошло.

Успенский с бокалом в руке присел на подоконник.

– Знаешь, Петрович, я сам об этом деле все время думаю. Картина вроде бы простая. Запертая комната, шприц, следы уколов на руке. Банально как в классическом детективе. Но пресловутая интуиция не дает мне, старику, покоя. Даже не знаю, как и с чего начать. Хочешь, чтобы я все тебе рассказал?

Филатов опрокинул коньяк как водку, одним духом, и утвердительно наклонил голову.

– Рассказывай!

– Ну, хорошо. Слушай.

И Андрей в подробностях пересказал Филатову все, что произошло с ним вера в парке, а потом, неожиданно для себя, изложил и содержание своего видения.

Выслушав астролога до конца, Филатов некоторое время сидел, слегка ошарашенный его рассказом. Успенский налил ему еще.

Алексей Петрович выпил и потер лоб.

– Постой, это же как оно называется, слово забыл.

– Склероз?

– Нет, другое. И не маразм, если ты об этом.

– Дежавю?

– Точно, дежавю! Знаешь, Палыч, насчет склероза ты прав. Я думаю, это он всему виной. Вот что-то сейчас происходит, а тебе кажется, что оно уже когда-то было. Со мной пару раз такое случалось. Неприятное ощущение.

Андрей снова отрицательно покрутил головой.

– Нет, это определенно не мой случай. То, что я видел, происходило, судя по всему, где-то в конце тридцатых годов, до войны. То есть это не мои воспоминания.

– Может, эта, генная память? – предположил Филатов. – Папа–мама что-то видели, а тебе передалось.

Но Успенский снова не согласился.

– Тоже исключено. Мои родители в то время детьми были, а деды и бабки вообще не отсюда.

Все же прокурор не сдавался.