— И мне надо успокоиться? — закончил за него Глеб.

— Я сказал только то, что хотел сказать, и не вправе диктовать вам какие-либо выводы, — развел руками Борис Иванович. — Зная, что вы ищете причину, я открыл ее вам, чтобы меня не мучила совесть.

— Спасибо, — Глеб встал, положил на край стола деньги, — благодарю за беседу и за прекрасный обед.

— Зачем? — покосившись на купюры, сморщился Усов. — Мы же взрослые люди! Я не покупаю вас обедом и не взятку предлагаю.

— Вы тоже должны меня правильно понять, — застегивая пиджак, ответил Соломатин.

Старый переулок встретил Глеба сонной, знойной одурью. Поднявшись к квартире Фомина, Соломатин на всякий случай позвонил. Нет, тихо, половик у двери высох, съежился и даже замочная скважина вроде чуть поржавела.

Выйдя во двор, Глеб уселся на лавочку в тени старого дерева. Сидевшая на другом конце лавки старушка с коляской недовольно сморщилась:

— И чего наш двор облюбовали? Что ни день, приходют, сидят, курют, плюются. То один, то другой…

— Простите, — Соломатин подсел поближе к бабке. — Кто сидит? Вы не волнуйтесь, я из милиции.

— Почем мне знать? Ваше дело выяснить. Вона, один сидит, — кивнула бабка на противоположную сторону переулка. — Здеся сидел, да я согнала, курит много! Который день тута околачивается, будто делов у него других нету. Я спрашиваю: чего сидишь? А он: товарища жду, обещал прийтить.

— Какого товарища?

— Не сказал, — сердито поджала губы старуха. — Очень вам, молодым, надо с нами объясняться. Вы теперя сами себе хозяева. Поди спроси, может быть, тебе скажет?

— Придется, — Глеб встал. — Спасибо.

Не дождавшись ответа, он пошел к Садовому кольцу. Войдя в телефонную будку, набрал номер начальника местного отделения — с Володькой Шестаковым они много лет работали вместе. На счастье, Шестак оказался на месте.

— Доставить? — хмыкнул он. — Сделаем в лучшем виде. Потом сам подойдешь или тебе доложить?

— Подойду, — Володька любил подковыривать приятелей, и Глеб, зная его привычки, не обращал на них внимания.

Долго ждать не пришлось. Вскоре по переулку пропылила патрульная машина, остановилась у скверика. Два сержанта подошли к сидевшему на лавке парню, о чем-то спросили. Тот ответил, махнув рукой в сторону дома Фомина. Сержанты не отходили. Вот парень неохотно встал и поплелся к машине, сел в нее, следом уселись сержанты, и машина уехала. Все, можно идти в отделение.

Когда Глеб вошел в кабинет, Шестак заботливо поливал цветы карликового перца.

— Привет начальству! — он отставил в сторону детскую пластмассовую лейку. — Давненько тебя в наших краях не видно.

— Сам знаешь мои дела, — ответил Соломатин. — Или тебе рассказать, почему некогда? Квасу холодного у тебя нету?

— Еще одного главаря мафии поймал? — доставая графин с квасом, усмехнулся Шестак. — Или международного валютчика? Пей… Сейчас узнаем, какой улов…

Сняв трубку телефона, он набрал номер и коротко спросил:

— Как?.. — выслушав ответ, приказал: — Давай сюда, а его оставь в дежурке.

Через минуту в кабинет вошел оперуполномоченный и положил перед Шестаком фотографию. Тот повертел ее и отдал Глебу: Соломатин взял фото — на карточке лицо Юрки Фомина. Сердце дрогнуло и забилось нервными толчками — неужели нащупал?!

— Откуда это у него? — обращаясь к оперативнику, спросил Глеб.

— Говорит: просили посмотреть, когда придет домой.

— Кто?

— Знакомая компания в ресторане попросила помочь, обещались заплатить за каждый день дежурства по двадцать рублей, — оперативник взял из рук Глеба фото. — Натворил что-нибудь?

— Да так, — отделался Соломатин неопределенным ответом. — Кому он должен сообщить?

— Позвонить велели, — зевнул оперативник и, поглядев на начальника, добавил: — Извините, я после дежурства.

— Веди его сюда, — распорядился Шестак.

Оперативник снова сдавленно зевнул и вышел из кабинета.

«Все правильно, — подумал Глеб. — Для него это мелкий эпизод, не связанный с происшествиями на обслуживаемой территории, поэтому и интересоваться не стоит, без того забот полон рот. Менять нам систему надо, застоялась она в рамках старой структуры, лишает инициативы, приучает делить дело на свое и чужое, а хуже ничего быть не может».