Один партийный деятель, услышав эту песню, удивился: «При чем здесь волки? Это не про волков, а про нас». Волк, от лица которого написана песня, – это сам Высоцкий. Это он всю жизнь в родной стране чувствовал себя одиноким волком, которого травили по всем правилам загонной охоты. Наверное, Высоцкий читал письмо Михаила Булгакова Сталину от 30 мая 1931 года. Тогда писатель, лишенный возможности публиковаться на родине, признавался: «С конца 1930 года я хвораю тяжелой формой нейрастении с припадками страха и предсердечной тоски, и в настоящее время я прикончен.

Во мне есть замыслы, но физических сил нет, условий, нужных для выполнения работы, нет никаких. Причина болезни моей мне отчетливо известна.

На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал. Ведь и зверь может устать.

Зверь заявил, что он более не волк, не литератор. Отказывается от своей профессии. Умолкает. Это, скажем прямо, малодушие.

Нет такого писателя, чтоб он замолчал. Если замолчал, значит, был не настоящий. А если настоящий замолчал – погибнет».

Высоцкий, также лишенный возможности публиковать свои произведения, чувствовал себя примерно так же, как почти за 40 лет до него чувствовал себя травимый автор «Белой гвардии» и «Мастера и Маргариты». Вполне вероятно, что образы волков появились в песне как раз под влиянием булгаковского письма.

Сам Владимир Семенович в апреле 1975 года обратился с письмом к секретарю ЦК КПСС и министру культуры Петру Демичеву, являвшемуся также кандидатом в члены Политбюро. Письмо Высоцкого очень напоминает знаменитое письмо Булгакова Правительству СССР от 28 марта 1930 года, где писатель жаловался, что он подвергается травле со стороны критики, что все его пьесы сняты со сцены, что он лишен возможности публиковаться и устроиться на какую-либо творческую работу, и впереди у него, «драматурга, написавшего 5 пьес, известного в СССР и за границей, налицо, в данный момент, – нищета, улица и гибель». Булгаков просил либо отпустить его за границу вместе со второй женой, Любовью Белозерской, либо принять его режиссером-ассистентом в Художественный театр. Сталин, как известно, за границу Булгакова не пустил, а вот в Художественный театр поступить в качестве режиссера-ассистента разрешил.

Высоцкий в своем письме Демичеву указывал, в сущности, на те же проблемы, что и у Булгакова 43 годами ранее. Единственное преимущество было в том, что работа в театре у него все-таки была. Высоцкий писал: «В последнее время я стал объектом недружелюбного внимания прессы и Министерства культуры РСФСР.

Девять лет я не могу пробиться к узаконенному официальному общению со слушателями моих песен. Все мои попытки решить это на уровне концертных организаций и Министерства культуры ни к чему не привели. Поэтому я обращаюсь к Вам, дело касается судьбы моего творчества, а значит, и моей судьбы.

Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. 9 лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителем, отобрать песни для концерта, согласовать программу.

Почему я поставлен в положение, при котором мое граждански-ответственное творчество поставлено в род самодеятельности?

Я отвечаю за свое творчество перед страной, которая поет и слушает мои песни несмотря на то, что их не пропагандируют ни радио, ни телевидение, ни концертные организации. Но я вижу, как одна недальновидная осторожность работников культуры, обязанных непосредственно решать эти вопросы, прерывает все мои попытки к творческой работе в традиционных рамках исполнительской деятельности. Этим невольно провоцируется выброс большой порции магнитофонных подделок под меня, к тому же песни мои, в конечном счете, жизнеутверждающи, и мне претит роль «мученика», эдакого «гонимого поэта», которую мне навязывают.

Я отдаю себе отчет, что мое творчество достаточно непривычно, но так же трезво понимаю, что могу быть полезным инструментом в пропаганде идей не только приемлемых, но и жизненно необходимых нашему обществу.

Есть миллионы зрителей и слушателей, с которыми, убежден, я могу найти контакт именно в своем жанре авторской песни, которым почти не занимаются другие художники.

Вот почему, получив впервые за несколько лет официальное предложение выступить перед трудящимися Кузбасса, я принял это предложение с радостью и могу сказать, что выложился на выступлениях без остатка. Концерты прошли с успехом. Рабочие в конце выступлений подарили мне специально отлитую из стали медаль в благодарность, партийные и советские руководители области благодарили меня за выступление, звали приехать вновь. Радостный вернулся в Москву, ибо в последнее время у меня была надежда, что моя деятельность будет наконец введена в официальное русло.

И вот незаслуженный плевок в лицо, оскорбительный комментарий, организованный А. В. Романовым в газете «Советская культура», который может послужить сигналом к кампании против меня, как это уже бывало раньше.

В городке космонавтов, в студенческих общежитиях, в академических аудиториях и в любом рабочем поселке Советского Союза звучат мои песни. Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества, имея такую популярность.

Странно, что об этом забочусь я один. Это не простая проблема, но верно ли решать ее, пытаясь заткнуть мне рот или придумывая для меня публичные унижения?