С годами я научилась восхищаться и уважать некоторых врачей, — говорит Бетти, — но не любила многих из них за их высокомерие. Трудно найти врача, который был бы хорошим профессионалом, и при этом славным и скромным человеком. Это особенный тип людей, и доктор Смит был именно таким.

Когда я стала хирургической сестрой, я узнала, что большинство хирургов как настоящие примадонны — у них вспыльчивый, раздражительный характер, они швыряют инструменты. Они высокомерны и бывают грубы, особенно по отношению к практикантке.

Если что-нибудь на операции начинало идти не так, доктор Р. Х. С. сохранял спокойствие. Он вел себя так, что все мы чувствовали себя комфортно, не было никакой спешки. Его несколько дребезжащий голос становился мягким и низким. Команды отдавались тихо. Чем хуже все шло, тем более спокойным он становился. Его настроение передавалось нам всем.

Не было ни криков, ни ругани. Он не позволял себе пошлостей и не делал непристройных замечаний, которые могли смутить студентов. Другие пытались унизить нас, и иногда были очень грубы. Доктор Смит был не таким, и мы все любили его за это. Я никогда не слышала ни одного плохого слова, сказанного о докторе Смите».

Бетти считала его добрым от природы человеком, обладавшим внутренней силой, и вспоминала, как он объяснял студентам, что боль является самым главным уравнителем, и что с пациентами необходимо обращаться с одинаковой заботой и состраданием, вне зависимости, находятся ли они в благотворительной палате, или в частной комнате.

С особенным трепетом Бетти вспоминает, как она ассистировала доктору Бобу при пункции поясницы, и затем уронила взятую пробу. Вместо того, чтобы доложить о ней, он только сказал: «Что же, нам теперь придется взять еще раз». И когда ее руководительница потребовала объяснить, почему им необходимо было повторить всю сложную и трудоемкую процедуру заново, доктор Боб ответил, что «он уронил эту чертову пробу» до того, как Бетти успела признаться, и спас ее от сурового выговора.

«Я не знаю, поверила ли руководительница этому, но она ведь не могла сказать ему, что он лжет, — рассказывает Бетти. — Я просто… в общем, я готова была целовать землю, по которой ходил этот человек».

Бетти также вспоминает, что доктор Боб мог быть резким. «Однажды, в воскресенье, во второй половине дня меня вызвали на операцию. Там были только доктор Боб, интерн, пациент под анестезией и я. Доктор Боб был неразговорчив, и мы тоже молчали.

Пациент лежал на животе. Доктор Боб, который был ректальным хирургом, считал, что им в данном случае не было необходимости что-то особенно подготавливать.

Интерн, а он был довольно застенчивым молодым человеком, б'oльшую часть времени витавшим в облаках, как бы облокотившись на пациента, удалял волосы с ректальной области с помощью гемостата. Это выглядело, словно он ощипывал лепестки у ромашки — “любит, не любит”.

Я никогда не забуду, как доктор Боб сказал: “Э–э, доктор?” — И практикант спросил: “Что, доктор Р. Х.?” Тогда доктор Боб сказал: “Как бы тебе понравилось, черт возьми, если бы кто-нибудь так выдирал волосы из твоей задницы?”

Да, он бывал резким. Но в этом человеке не было ничего подлого или фальшивого. Я знала это задолго до близкого знакомства с ним. Он был просто хорошим человеком».

Лили, регистрационная медсестра доктора Боба, была в той же мере ему предана. Об этом говорит Сью и вспоминает комментарий своей матери, что Лили «его высоко ценила, но жаловалась, что ей было очень трудно выпытать у него, кто из пациентов ему не заплатил. Он не любил посылать счета, и было много людей, с которых он вообще не брал денег».

«Это правда, — соглашается Смитти. — Он делал больше благотворительной работы, чем работы для своих обычных пациентов. Я помню, как он говорил: “Что ж, у меня было три операции сегодня утром — две для Всевышнего, а одна для Роберта Холбрука”. И не только это. Люди приходили к нему в офис в отчаянной нужде, и он буквально отдавал им последние гроши. У него могло быть всего 50 центов, но он их отдавал».

В 1933–34–х годах, конечно, счетов для рассылки становилось все меньше и меньше. Положение доктора Боба в Городском госпитале, мягко говоря, было неустойчивым. Некоторые утверждают, что он вообще был уволен, но никаких записей об увольнении не было найдено. Возможно, вопрос увольнения был на предварительной, или «неофициальной» стадии, когда доктор Боб — как раз вовремя — бросил пить. Однако, его хирургическая практика сократилась, и он пополнял свой доход за счет случайных дополнительных заработков в общей практике.

Некоторый свет на этот критический период был пролит доктором Томасом Скудери, впоследствии медицинским директором того, что сейчас называется Игнатия Холл, отделения для алкоголиков в госпитале Св. Томаса.

В 1934 году доктор Скудери, молодой интерн, впервые встретил доктора Боба. Вот как он его тогда описал: «Большой неуклюжий человек, хорошо сложенный, с хриплым голосом. Он хорошо относился к практикантам и больным, старался сделать для вас все, что мог. А когда он смеялся, вы не могли удержаться от смеха вместе с ним».