«Одна лишь беда была с твоей матерью — она признавала только мясо». Когда ей было полгода, бабушка Фейга дала ей пососать вареную куриную косточку, потому что у Эстер резались зубы. Девочка быстро вошла во вкус и отказалась от всякой другой пищи.

Так получилось, что бабушка Фейга оставила на свете маленькую сиротку, которая не признавала ни фруктов, ни сыра, ни яиц. Только мясо. Три раза в день.

Как-то раз, когда ей было два с половиной года, Левин забыл возле раковины тарелку с сырым молотым мясом, смешанным с петрушкой. «Твоя мама пожирала его ложками, а когда мясо кончилось, от злости разбила тарелку, и все рассуждения медсестры Сони о кровожадности, необходимости витаминов и жизненной важности минералов пошли насмарку, потому что эта девочка выросла высокой и красивой. Она росла, как помидор, который поливали кровью. С великолепной кожей, громким смехом и прекрасным характером».

Еще до того, как он выгнал Тоню из своего дома, Маргулис уже знал, что с ней что-то неладно. Голос и запах его минской девушки изменились, кожа стала шероховатой, фразы — обрывистыми. По ночам она исчезала, а когда оставалась дома, уже не говорила во сне.

Маргулис был человек добрый и покладистый. Он не стал допытываться, копаться и выслеживать. Но, найдя в своем бочонке с воском вонючую связку динамитных шашек, тихо попросил ее уйти.

«Это мои пальцы, а это его», — печально сказал он.

Какое-то время он жил одиноко и уныло, занимаясь придумыванием пчеловодческих новинок. Он был единственным в Стране пчеловодом, который пас своих пчел в поле, обучая их садиться лишь на определенные цветы. Так ему удавалось создавать меды с необычными новыми вкусами и опылять только нужные ему растения. Он научился этому приему по русскому учебнику пчеловодства, который написал некто Клименко, большой поклонник Мичурина. Ему нравился метод Клименко, но не нравилась та теория, которая за этим методом стояла. Русские коммунисты утверждали, что обучение пчел может передаваться по наследству — точно так же, как воспитанные в людях революционные убеждения или же приобретенные благодаря прививке свойства плодовых деревьев. И будто именно поэтому можно вывести новую породу пчел, которые будут посещать только определенные цветы.

«Красные, разумеется», — с издевкой сказал дедушка.

«Но ведь они не правы! — воскликнул Маргулис. — Как может передаваться по наследству воспитание рабочих пчел? Ведь единственный, кто размножается в улье, — это царица-матка, а она никогда не вылетает в поля и ничему не обучается».

Дедушка был счастлив, когда Маргулис объяснил ему, что каждое поколение рабочих пчел должно учиться заново. На полях Долины Мичурин потерпел свое окончательное поражение.

«И что вообще этому Ленину до пчел?! — воскликнул дедушка — С каких это пор коммунисты восторгаются образом жизни монархий с их царицами?!»

Они сидели на земле, их смех поднимался сквозь листву молодых груш и радовал пчел, одурело шевелившихся в чашечках цветов.

«Коммунистов так увлекли рабочие пчелы, эти стахановцы улья, что они предпочли на минутку забыть, что пролетариат призван совершить революцию и свергнуть всех царей и цариц», — предположил Маргулис.

«В один прекрасный день, — рассказывал дедушка, — Хаим Маргулис вывел свой летающий пролетариат к железной дороге, чтобы показать им дикую орхидею и пурпурный клевер, которые цвели на склонах насыпи».

Мимо них медленно прополз поезд, и Маргулис увидел в окне профиль Ривы Бейлиной. Он помчался за ней, как сумасшедший, и на ходу впрыгнул в вагон, окруженный огромным роем пчел. Пассажиры в ужасе бросились бежать, потому что у него в руках был глиняный улей, и, пока он добрался до Ривы, скамейка, на которой она сидела, уже освободилась.

«Не бойся, — сказал он ей. — Они не жалят».

Рива Бейлина была из очень богатой киевской семьи. Ее родители торговали зерном и владели сахарными заводами. Они были против ее алии и проводили дочь в Палестину с тяжелым сердцем. Ее дорогие наряды вызывали удивление всех товарищей. Сейчас она с опаской посмотрела на Маргулиса с его заляпанными грязью сапогами. Но Маргулис сунул в улей обнаженную и опытную руку, выпрямил палец, покрытый медом, и протянул его к ней. Она была ошеломлена, но голубая наивность его взгляда ее успокоила. Немного поколебавшись, она взяла Маргулиса за запястье и облизала его палец. Ее глаза засветились, и на губах появилась улыбка. Никогда еще в жизни ей не доводилось пробовать что-либо, похожее на палец Маргулиса, или на мед диких цветов Долины. Веселый и сладкий Маргулис выпрыгнул из вагона и вернулся к своим ульям, но вскоре стал ездить в поезде дважды в неделю, чтобы встречать свою новую любовь.

Каждую субботу Маргулис приносил дедушке таинственную банку, в которой он составлял специальную еду для первого сына деревни. Вся деревня терпеливо и с надеждой следила за Авраамом. Сведения о росте и весе ребенка, его первые слова и забавные высказывания регулярно публиковались в деревенском листке. Все встречные гладили и тискали его. Ему приносили свежие овощи и молоко от лучших коров, а деревенские женщины шили ему все новые костюмчики. Но дедушка наотрез отказывался признавать своего первенца общим достоянием.

«Это началось еще при жизни Фейги. В десять вечера заявлялись соседи, которые приводили своих гостей посмотреть на первого сына деревни, и требовали, чтобы Миркин его разбудил».

Мешулам прочел мне «оригинал документа», в котором говорилось о Заккае Эккермане, первом сыне соседнего кибуца. «Первенца считали общественным достоянием, как если бы он принадлежал всем кибуцникам сразу. Кто угодно мог разбудить его и привести в столовую, даже ночью. Зимними ночами кибуцники не раз подолгу сидели за столами, восхищаясь своим ребенком».