— Яд?

— Именно. Уверен, у вас там подобным добром забиты полки. Мы введем его в систему водоснабжения, которую они установили, а потом — просто начнем наблюдать, как они умирают один за другим. Пусть валят все на какую-нибудь инфекцию или вирус. На то, что система водоочистки не работает должным образом. Или, скажем, воспользуемся ядом, который выявить можно, и сделаем так, чтобы это выглядело как массовое самоубийство — они вроде как члены секты самоубийц. — Кинисайд ухмыльнулся. — Правда, здорово, а? Чем не ЦРУ?

Колин замотал головой. Головная боль усилилась.

— Нет… нет… вы говорите ужасные вещи…

— Наступили жестокие времена — значит, нужны жестокие меры. — Он показал на дверь. — Впрочем, вы в любую минуту можете отправиться домой. Назад в этот шум, в эту вонь — к своим новым соседям.

Колин замотал головой. Боль становилась нестерпимой.

— Вы когда-нибудь о Чечне слышали? — спросил Кинисайд.

Колин кивнул.

— Там происходило такое, о чем вы и понятия не имеете. У них там свои способы расправляться с неугодными. Хотите, расскажу?

Колин сгорбился на диванчике и молчал.

Кинисайд пустился рассказывать о российской армии и ее методах работы с пленными. Чтобы другим неповадно было, обрабатывают одного.

Рассказал о горчичном газе.

О допросах и пытках.

Сломленный человек возвращается домой и служит наглядным пособием для остальных.

Рассказал, как можно применить этот опыт у себя.

— Нам нужен только один человек. Всего один. Как только они увидят, что с ним случилось, они больше не захотят оставаться, потому что то же самое может произойти и с ними. Только один человек — как пример для остальных. Есть у вас кто-нибудь на примете?

Колин молчал, боль оглушала его.

— Я даже могу предположить кто.

Колин покачал головой.

Кинисайд смотрел ему прямо в глаза:

— Вы хотите от них избавиться? Хотите?

Колин вздохнул. Сотни крошечных топориков в голове дробили мозг. Он не мог думать.

— Я хочу… покоя…

Кинисайд продолжал сверлить его взглядом.

— За покой надо платить. Если хотите настоящего покоя.

— Сколько? — В горле пересохло.

— С финансовой точки зрения — ничего. Только ваше участие.

Колин начал дико озираться по сторонам, от боли перестав соображать.

— Либо так, либо никак.

Колин посмотрел вниз. Взял нетронутый бокал с виски, залпом его опрокинул. Кивнул:

— Я готов платить.

— Вот и славно, — улыбнулся Кинисайд.

Колин чувствовал себя совершенно разбитым. И очень грязным. По телу градом катился пот. Его трясло как в лихорадке.

Но головная боль, кажется, начинала отступать.

— Я чувствую себя Фаустом… в гостях у Мефистофеля…

Кинисайд продолжал улыбаться, сверкая глазами.

— Называйте как хотите. — Он показал пальцем на пустой бокал. — Колин, у вас в бокале пусто. Повторить?

Колин кивнул.

Кэролайн смотрела на него потрясенно: неужели человек, рассказывающий все эти ужасы, — ее отец, которого она знает всю жизнь?

— А Тошер… что случилось с ним?

— Не знаю… — Он отвел глаза в сторону. Старался не смотреть в центр помещения. На пятна въевшейся в цементный пол крови. — Я только достал для них вещество — и все.

— Достал?! Ты пошел на эту гнусность? — Она смотрела на него, не веря собственным ушам. — А что с остальными?

Он вспомнил языки пламени, стоны и крики.

— Не знаю, — поспешно сказал он. — Не знаю, что… с ними… — Он вздохнул, попытался оправдываться: — Я должен был тогда что-то предпринять. Я уже потерял Хелен. Мог потерять и тебя. Я должен был…

Слова остались без ответа. В Кэролайн кипела злоба:

— Что ты имеешь в виду? Что значит — должен был что-то сделать?! Между мной и Тошером не было ничего серьезного. И ты об этом знал. Мы просто проводили время. После того, через что мы с тобой прошли, мне нужно было развеяться. Мы и встречались-то всего несколько раз. Он возил меня на мотоцикле. Ты это знал. Я никуда не собиралась с ним убегать. Ты знал. — Она шумно выдохнула. — О господи…

— Мне тогда казалось, что это возможно… — Он был готов разрыдаться. — Я знаю, что совершил нечто ужасное. И хотел загладить свою вину перед тобой. Помог тебе с квартирой. Помог переехать, сделать ремонт, расплатиться…

Кэролайн смотрела на него ледяным взглядом:

— Что ты такое говоришь! Ты сам понимаешь?..

Он протянул к ней руку.

— Не смей ко мне прикасаться!

Он ничего не сказал. Посмотрел на цепь, приковавшую его к батарее, потом на дочь. Медленно и печально покачал головой.