Пропустил хмуро в квартирку.

Махонькая квартирка, но уютненькая. Располагающая. С кухонкой, с печкой. Чисто. Сытно пахнет, домовито. Печка в изразцах, даже не печка, а что-то вроде камина: очаг, решетка, все дела. По стенам полки, на полках книги, книги, книги, всё больше в кустарных переплетах да странных обложках, папки с торчащими лохмотьями газетных вырезок, толстые журналы, газеты стопами. Несколько икон, но не в углу, а по стенам. Афиша осыпающаяся: инструментальный ансамбль. Артуха ли, нет, но кто-то похожий, стройный, черняво-кучерявый, с французской бородкой, а-ля карэ второй слева, сакс к грудям прижимает. Стол у окна. Машинка пишущая. Чернильный прибор в виде Кремля. А на кухне… Самовар. Не какой-нибудь там, а всамделешний самоварище. Пузатый, блестящий, с витыми ручками и узорчатым краном.

— Пива принесли? А что так?

— Да леший тебя знает — дома ты, нет? Может уже кони кинул.

— Вот и помянули бы.

— Пивом что ли?

— Раз бестолковка не шурупит, значит пивом.

— Что у тебя за шарпалет, Артух? Не въеду.

— Не шляндай! Куды в лаптях по паркету?! Видишь вымыто? Почапал. И носки снимайте, если ноги мокрые. Вот — на печку. Пошел следить, говношлёп, мой за вами. Привыкли там у себя в общаге.

— Да я хотел только магнитофон поглядеть.

— Чего его смотреть. Шмайсер маде ин. На помойке подобрал. Полгода матюгов и готов. Ну куда!? куда? Ручонками корявыми! Если каждый лазать начнет… Кинематика попалась хорошая. — Маныч закашлялся, прижимая руку к горлу. — Керкаю, видишь, пронесло по такой погоде. Давайте-ка, взяли самовар — и к печке, вон на табуреточку, где вьюшка.

— Вью чего?

— Глаз сломаю. Ставь. Потом бакланить будешь.

— Артух, а чего корпус не доделал?

— А матюгов не хватило.

— Ну, дериба-а-ас.

— Характеристики не хуже, чем у «Акая», — сказал Маныч спокойно, — на осциллографе проверено.

— Крутани чего-нибудь. Оценим. У тебя Блэкмора последнего, случаем нет?

Маныч, по всему, хотел что-то сказать нелестное про Блэкмора, но передумал, пожевал губами, открыл створку шифоньера. В шифоньере, там, где по идее должна была висеть одежда, на самодельных полках снизу доверху было заставлено коробками с самой дефицитной 525-метровой пленкой.

— Вот где шхера!

— Пора раскулачивать. Смотри, что деется.

Он, не спеша, выбрал коробку, пробежав пальцем по наклеенным на них номеркам, вырезанных из чисел календаря, заправил в стоячий динозавр пленку, покопался во внутренностях, соединил-замкнул-щелкнул, и комната мягко вздохнула — на колонках выпрямились диффузоры, пошел высококачественный шип, иголка на записи скользнула, проехала немного по бороздкам, и, наконец, бархатно вступил саксофон.

— Джерри Малиган [52] , — предупредил Маныч вопросы, раздувая у печки самовар.

— А красиво, смотри.

— Через многое чувак прошел, чтобы выжить — ответил Маныч. — Как один умный человек сказал: не музыка, а наивный трепет чувственной души.

— У тебя как в девятнадцатом веке. У учителя гимназии. Книги. Самовар.

— Артух, книжки можно посмотреть?

— Нежелательно.

— А почитать что-нибудь дашь?

— Дашь на дашь.

— О, — поднял палец Лёлик, прислушиваясь, — смотри как запел.

— Самовар, что ли?

— Приходите, тараканы, я вас чаем напою.

— Так чего, слушай, чай? Какая песня без баяна? Давайте в гастроном сгоняем, давеча «Токай» стоял.

— И четушки были.

— С четушки всё и начинается, — вздохнул Лёлик.

— Чего ты, как целочка!

— Я тоже что-то, — поморщился Минька. — Вечером голова беременная будет, а тут еще на работу тащиться.

— Какую-то лажу порете, я вас не пойму. Короче!

— Токайского? — неуверенно спросил Минька. — Будя одну. И абзац.

— Зарекалася ворона говно клевать, — сказал Лёлик, не обращаясь ни к кому.

— А чего ты электрический чайник не купишь? — спросил я.

— И сами мы неискренние и чайник у нас электрический, — ввернул Лёлик.

— Деды с медным жили? И мы проживем. Зарядит через этот… проводник… всякой дурью плюс на минус, а потом скачи попусту целый день сивкой-буркой.

Минька скорчил рожу. Крутанул пальцем у виска.

— Не выкручивай. Последнее выкрутишь, — заметил Маныч его ужимки.