– Что ты такое говоришь? – прервал его Адриан, но келарь, будто не слыша его, продолжал:

– Я очень хотел, чтобы вы не умерли, как умирали другие, близкие мне люди. Только не знал, чем помочь вам. Думал… и решился на это… Мясо, которое я приносил, было моим мясом. Да… Частью моей кровавой и нечистой плоти, – он приподнял рукав, и мы содрогнулись, увидев кость руки, едва прикрытую алой пленкой. – Страдая, моля прощения Бога, я резал ее, резал, как… пищу вам. Отрезал – мясо отрастало за пол дня… А что мне вреда? Только привычная боль.

– Тогда ты не человек! Нет, нет, ты не человек! – Адриан качал головой, не в силах смотреть в его сторону.

– Я – Агасфер. [10] Тот самый… – голос его, тихий, слился с шумом реки.

Только теперь я понял, кто он на самом деле, называвшийся нашим братом, молившийся рядом с нами семь долгих лет, деливший тепло и пищу. И… сам ставший пищей. Я не мог, не хотел верить, но то, что я слышал, то, что я видел своими мутными от слез и соли глазами, было правдой.

– Уйди… – произнес Адриан, и вдруг озлобился: – Вспомни, как ты прогнал Его. Вспомни и оставь нас.

– Прочь отсюда! – прихрамывая, Юлий выступил вперед.

– Я же молился вместе с вами… Семь лет вместе! Вы так вот прогоните меня? – его лицо стало совсем темным и жалобным. – Оставите горам и ветру? Братья, но вы же… ели мою плоть!

– Плоть, в которой скверна! – Адриан потряс клюкой. – Лучше бы мы уже были мертвы!

– «Изнутри, из сердца идет скверна»… ведь так говорил Господ?! Я же люблю вас, братья! – Агасфер упал на колени и зарыдал.

– Не смей повторять слова Его! Иди и вспоминай, Кого отверг ты! – Юлий поднял кусок льда и с силой бросил в распростертого на снегу человека. – Прочь с моих глаз!

Келарь отполз в сторону, поднялся и, шатаясь, побрел к краю пропасти.

Я хотел его остановить, позвал, но вместо звука имени из горла вышел хрип. Оттолкнув Юлия, я побежал к обрыву, думая, что Агасфер шагнет сейчас за присыпанную снегом кромку. Может быть, какой-то частью своих растревоженных чувств я хотел этого, хотел, чтобы он скорее исчез с моих глаз, из ставшего совсем холодным и лютым мира. Другой частью – частью своей души, согретой Господом, сотканной долгими словами молитв, я не мог допустить такого – рванулся вперед и крикнул, не помню что.

Агасфер не сорвался виз. Он пошел по краю обрыва над рекой, потом свернул к ложбине, оглянулся и сказал какие-то мучительные слова. Я не слышал их, потому что лицо его в слезах и такой тяжкой каменной печали предстало предо мной, что я оглох, обмер телом и рассудком. Братья подошли сзади ко мне. Втроем мы стояли и смотрели, как он взбирался через глубокий снег к перевалу. Закатное солнце светило ему в след отблесками кровавыми и тусклыми, как позолота ветхой иконы.