— Ладно! — оборвал друга Данилов. — Жуй лучше курагу, чем прошлое. Снявши голову, по волосам не плачут. До того, что было между нами, мне уже нет дела. Меня теперь заботит один-единственный вопрос — может ли еще что-то быть между нами или нет?

— Может! — Полянский медленно наклонил голову.

Данилову показалось, что он видит в полированной лысине друга свое отражение.

— Почему ты так уверен? — спросил он.

— Я исхожу только из тех фактов, которые ты мне сообщил. — Полянский уселся поудобнее и прикрыл глаза. — Во-первых, она предлагала тебе должность старшего врача. Это уже о чем-то говорит. Можно сказать, что она сделала шаг навстречу тебе.

— Совсем не так, — нахмурился Данилов. — Она скоропалительно попала в заведующие на новую, совершенно незнакомую ей подстанцию и, разумеется, нуждалась, как ты только что выразился, в опоре. Насколько я понимаю, из всех сотрудников она была знакома только со мной, что и определило ее выбор. Елене захотелось иметь своего, ручного старшего врача, вместо ставленника прежнего заведующего. Обычные начальственные игры.

— Она могла перетащить кого-то со старой подстанции, — предположил Полянский.

— Так ей Прыгунов и даст сманивать людей! Не забывай, что он не только заведующий шестьдесят четвертой подстанцией, но и региональный директор.

— Все равно это говорит многое о ее отношении к тебе.

— И два выговора тоже? Как ты их обоснуешь?

— Первый — очень просто. После того как ты отказался от предложения стать старшим врачом, а зная тебя, Вова, я уверен, что ты сделал это по-хамски, она, разумеется, обиделась. И то, что ты позволил себе «принять на грудь» на подстанции, расценила как брошенный ей вызов. Точнее — как плевок в лицо. Что, мол, хочу, то и делаю. Ты ущемил ее самолюбие, а этого люди обычно не прощают. Особенно тем, кого любят.

— Вся радость — в прошлом, в таком далеком и безвозвратном, — негромко начал читать по памяти Данилов. — А в настоящем — благополучье и безнадежность. Устало сердце и смутно жаждет, в огне закатном, любви и страсти — его пленяет неосторожность… Устало сердце от узких рамок благополучья, оно в уныньи, оно в оковах, оно в томленьи… Отчаясь грезить, отчаясь верить, в немом безлучьи, оно трепещет такою скорбью, все в гипсе лени…

— А жизнь чарует и соблазняет, и переменой всего уклада семейных будней влечет куда-то! — подхватил Полянский. — В смущеньи сердце: оно боится своей изменой благополучье свое нарушить в часы заката. Ему подвластны и верность другу, и материнство, оно боится оставить близких, как жалких сирот… Но одиноко его биенье, и нет единства… А жизнь проходит, и склеп холодный, быть может, вырыт…

Северянин был одним из их любимых поэтов. Скорее даже — самым любимым.

— Ты никогда не задумывался о том, сколько тебе лет? — вставая из-за стола, спросил Полянский.

— Иногда я забываю дату рождения и тогда заглядываю в паспорт, — отшутился Данилов.

— Пойду сварю еще кофе, — хозяин поставил на поднос пустые чашки. — И буду очень признателен, если в мое отсутствие ты не придумаешь нового надругательства над мебелью.

— Что ты! Что ты! — Гость в ужасе замахал руками. — Я способен надругаться над чувствами, но над мебелью — никогда!

— Надеюсь! — Полянский ушел.

— Странные мы с тобой люди, — услышал он от Данилова по возвращении. — Сидим тут два здоровых мужика, пьем кофе, читаем стихи, меня уже на скрипке поиграть потянуло. Словно два старых хрыча или два богемных гея…

— Нет чтобы пяток девок пригласить и оттянуться по полной! — поддержал Полянский. — Так, чтобы как минимум полгода, бегая к венерологу, было что вспомнить!

— Да уж! — вздохнул Данилов и покосился на четыре полки, висевшие на стене импровизированной лесенкой.

Полочки были густо заставлены коробочками с dvd-дисками.

— «Сукияки джанго»? — перехватив его взгляд, предложил Полянский.

— Лучше «Однажды в Америке», — попросил Данилов.

Сошлись на «Криминальном чтиве».

— Я сделаю еще одну попытку, — ни с того ни с сего сказал Данилов, наблюдая за тем, как Миа Уоллес танцует под «Girl, you’ll be a woman soon».

— Какую? — не отрывая взгляда от экрана, спросил Полянский.

— Последнюю! — ответил Данилов. — Чтобы всю оставшуюся жизнь не упрекать себя ни в чем. Только дождусь подходящего момента…

— Не жди очень долго, — посоветовал Полянский. — Лет в семьдесят ты будешь представлять интерес разве что для патологоанатома.

— Я дождусь подходящего момента! — повторил Данилов. — И тогда все станет на свои места.

— А если — облом?

— Тогда я женюсь на Юле Чанцевой. Заведу с ней кучу детей и одного назову Игорем. В твою честь!

«Врачебный» роман Данилова с Чанцевой давно сошел на нет, поскольку обеим сторонам не захотелось подкидывать дров в угасающий костер страсти, но тем не менее они, по старой привычке, нередко флиртовали друг с другом. Невинный флирт — залог крепкой дружбы между мужчиной и женщиной.