Данилов переоделся, накинул на плечо ремень своей сумки и собрался уходить.

— До свидания, Владимир Александрович, — в раздевалку заглянула Елена Сергеевна, сделавшая утренний обход территории железным, неукоснительно соблюдаемым правилом.

— До свидания, Елена Сергеевна, — вежливо отозвался Данилов…

Стоя на троллейбусной остановке, он прокрутил в уме вчерашнюю ситуацию с избитой женщиной, скрывавшейся от розыска, и подумал о том, как бы поступила заведующая, окажись она на его месте. Сдала бы бедняжку, как говорится, «с потрохами» или же повела бы себя подобно Данилову? Почему-то он больше склонялся ко второму варианту, хотя…

— Tempora mutantur et nos mutamur in illis, — незаметно для себя Данилов произнес всплывший из глубин памяти латинский афоризм вслух.

— Что вы сказали? — обернулась к нему пожилая женщина в вязаном зеленом берете, стоявшая на той же остановке.

— Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, — перевел Данилов.

— Это точно, — согласилась женщина, — только транспорт как ходил через пень-колоду, так и ходит…

В троллейбусе было пусто — утренний поток народа двигался в других направлениях — до станций метро «Кузьминки» или «Выхино». Ехать до «Рязанского проспекта» хотелось немногим.

Данилов смотрел в окно, и каждый из проплывающих мимо домов был для него не просто домом, а «домом с историей». Вот в этой школе у директрисы часто подскакивает до заоблачных высот давление. В этом доме живет скандальный ветеран Тимошин, способный кого угодно довести до белого каления своими придирками. Данилова с Верой он недавно обвинил в том, что они вместо спирта протерли перед инъекцией его зад ацетоном. В этой башне живет журналист, которому раз в четыре дня проводят гемодиализ. В следующем за башней здании, за свою протяженность прозванному Великой китайской стеной, выездной врач Данилов принял первые в своей жизни роды. Девчонке этой осенью должно исполниться восемь лет, школьница уже. Неужели — целых восемь лет? А казалось — это было только вчера…

От шестнадцатиэтажки у метро «Рязанский проспект», где он получил по голове обрезком трубы, Данилов отвернулся заранее. Куда приятнее было созерцать супермаркет, откуда он госпитализировал в реанимацию сто шестьдесят восьмой больницы охранника, подкошенного осложненным инфарктом. Охранник дважды пытался помереть, но Данилов так и не дал ему этого сделать…

Угол Лоховецкой и Рязанского проспекта. Данилов улыбнулся, вспомнив мужика, отравившегося бутылкой паленой водки. Он потом написал на Данилова жалобу, читая которую ржала вся подстанция. Суть жалобы заключалась в том, что доктор (по халатности, а как же иначе!) использовал для промывания желудка не кипяченую, а обычную водопроводную воду. Так оно и было — не в каждом ведь доме найдется запас литров в двадцать — двадцать пять заблаговременно прокипяченной и остуженной воды. Заведующий подстанцией оставил жалобу без последствий.

А в подъезде «сталинского» дома напротив Данилова пытались ограбить наркоманы. Двое доходяг, еле стоящих на ногах, угрожали ему ножом и вообще чувствовали себя крутыми перцами. Данилов отговорился тем, что все наркотики уже успел израсходовать на вызовах и благополучно ушел. Впрочем, ему ничего не стоило выбить нож из дрожащей руки и размазать обоих горе-грабителей по грязной стене подъезда, но Данилов не любил насилия и по мере возможности старался не прибегать к нему.

Троллейбус поднялся на мост, и взору Данилова открылась малая родина — московский район с загадочным названием Карачарово. То ли кого-то когда-то здесь карали за некие злокозненные чары, то ли карали при помощи этих самых чар. Остряк Полянский на полном серьезе утверждал, что жители Карачарова издревле отличались чрезмерным пристрастием к зеленому змию, вследствие чего обычно передвигались на карачках, так как ноги отказывали им служить. Отсюда и пошло название «Карачарово».

Данилов, как и подобает коренному москвичу и истинному патриоту родных мест, придерживался более красивой версии, а Полянскому, как только тот вспоминал про «карачки», по-дружески советовал заткнуться.

Родное Карачарово нравилось Данилову больше всех прочих мест в Москве. Небольшой уютный район, до сих пор сохранивший остатки первозданной патриархальности. На узеньких зеленых улочках, где еще сохранились двухэтажные дома, возведенные после войны пленными немецкими солдатами, царили покой и умиротворение. Данилову с детства казалось, что, отгородившись от мира железнодорожным полотном с одной стороны и эстакадой — с другой, Карачарово живет в своем особом неспешном ритме, убыстряя его в самых, что ни на есть, исключительных случаях.

— Представляете? Берет и сует мне в нагрудный карман полтинник!

— Рублями?

— Естественно! Как сторожу на стоянке. И говорит так, знаете ли, вальяжно: «Держи, братан, на сигареты!»

— А ты чего?

— Достаю его полтинник, добавляю к нему свою десятку и сую ему за резинку треников, да еще от души щелкаю его по пузу и говорю: «А это тебе, братан, на надгробие! Если из дерьма делать, то как раз денег хватит!»

— Алексей Вячеславович, зайдите, пожалуйста, ко мне! — попросила Елена Сергеевна, появляясь в дверях курилки. — Немедленно.

— Иду! — доктор Могила оборвал свой рассказ, сделал одну за другой две жадные затяжки, с сожалением затушил длинный, чуть ли не в полсигареты окурок и, провожаемый ободряющими репликами коллег, пошел в кабинет заведующей.

— Садитесь, Алексей Вячеславович, — новая заведующая, в отличие от Тюленькова, не любила, чтобы подчиненные стояли перед ней в позе провинившихся детей. — Скажите, пожалуйста, неужели вам мало одной жалобы за месяц? Зачем нарываться снова?