защитить себя. И Калягин, подтянувшись, влез наверх. Он понимал, малейший толчок, и он слетит вниз трухлявым мешком. Но ему повезло. Машина шла ровно. Он успел добраться до кабины. Между нею и кузовом, он это видел, водитель положил лопатуи лом. На всякийслучай. Стал шарить. Нашел. Еле выдернул ломик, едва не свалившись на землю, под колеса фуры. Теперь надо решиться,

ведь он никогда не убивал. Он видел в заднем окне

головы угонщиков. Надо пробить стекло сразу. И… Стекло разлетелось вдребезги. Чей-то вскрик… Машина завиляла из стороны в сторону. Николай ухватился за оконце. Едва удерживался на ногах. Руки порезаны. Выпал лом. Кто-то нестерпимо больно колотит его по голове пудовыми кулаками. Машина сошла на обочину, уткнулась в дерево, заглохла.

Николай разжал руки. Спрыгнул на землю. Еще секунду назад все плыло перед глазами. А тут просвет наступил. Он забыл о боли, как только увидел мужика, вылезшего из кабины.

— Попух, падла! — подскочил к нему и, поддев кулаком под подбородок, откинул в кусты. Тот, зашуршав в них, затих. Николай бросился в кабину. Едва открыл дверь, увидел водителя, лежавшего головой на «баранке».

Николай включил свет. Увидел на затылке кровь, она стекала за пазуху, за шиворот угонщика.

— Живой иль нет? Да хрен с ним! Эти со мной не цацкались бы. Сбросили бы под колеса или хуже того учинили б… Надо того, что в кустах, найти, не дать ему смыться. Макарыч приедет на второй фуре. Он обязательно найдет меня. — Взял фонарик из бардачка. И, сыскав второго, — он угодил головой в корягу, — подложил мужика под нее так, чтобы он, придя в себя, не смог вылезти.

«Надо как-то дать знать о себе», — взял из-под сиденья ветошь, облил ее соляркой и поджег среди дороги. Вскоре увидел знакомые огни фуры. Она шла на сигнальный костер. Николай не скрывал радости, что Макарыч поторопился и не стал ждать утра.

— Припутал падлов! Или бензин кончился?

— Обоих прижал! — рассказал, как все произошло.

— А водило-угонщик — живой! Колька его лишь поцарапал и оглушил. Скоро в себя придет, пропердится! — рассмеялся Ленька. Второго угонщика он с Виктором выволок из-под коряги за ноги.

— Ну, что с ними утворим? — прищурился Макарыч хитровато.

— А что? Пришить обоих!

— Да бросим здесь!

— Э-э! Нет! За души их вонючие ответ не хочу держать. А выкуп — сдеру! За моральный ущерб! Одного из них я знаю! — поддел слегка задетого ломом. И добавил: — Давний знакомец! Уж с этого слуплю и за прежние грехи!..

— А в чем он лажанулся перед тобой? Когда? Что-то не припомню его по зоне! Иль на воле ты был знаком с ним? — полюбопытствовал Николай.

— Пусть очухается, потом потрехаем! —

хрустнул Макарыч кулаками.

— Давай его водой обольем! — предложил

кто-то из водителей.

— На эту мразь — мочи жаль! Пусть сам оклемается!

Подойдя к водителю-угонщику, ткнул в бок, сказал хрипло, сквозь зубы:

— Хватит прикидываться жмуром! Вскакивай па катушки, пока и впрямь не размазал!

Мужик открыл глаза. Увидел Макарыча, сжался в комок. Дернулся к карману, но Макарыч опередил, наступил на руку, предупредив коротко:

— Рыпнешься еще, кентель с резьбы своими клешнями скручу! Усек, падла! Тихо дыши!

Мужик зажмурился, вставать не спешил.

— Тебя сколько ждать?! — рявкнул Макарыч.

Угонщик протер глаза. Приподнял голову.

— Что? Не веришь? Живой я! Не обломилось тебе меня на тот свет отправить! — хохотнул зло.

И став ногою на колено угонщика, заговорил, обращаясь к своим:

— Этот паскуда «подсадной» был, когда меня вместе с кентами менты сгребли на деле. Его ко мне швырнули в камеру. Он и прикинулся стремачом из другой малины. Я и поверил. Он тогда почти пацаном был. Не думал, что лягавые вот такого «уткой» сделают. А и этот умело прикинулся. Трехнул я ему кое-что лишнее. Сам еще необтертым был. Этот выудил из меня кое-что и заложил лягавым. Его тут же выпустили. А меня три месяца мокрили в ментовке. На сапогах весь МУР носил из угла в угол. У меня со всех концов кровь кусками выходила. Лягавые и не скрывали, кого ко мне подкинули. Вот тогда поклялся, если живым буду, надыбаю гада хоть из-под земли. Сведу с ним счеты за все! Сколько лет шмонал его по зонам, в малине, на воле, он, гад, будто сквозь землю сквозанул. Не я один его дыбал, а и кенты. Чтоб сучьим клеймом отметить! Все не обламывалось. Так я уж и надежду посеял. Поверил, что кто-то опередил меня, отправив на тот свет досрочно. А он — живой! Сам на меня вышел, козел гнилой! И теперь ссыт за свое отвечать! А ну, вскакивай на катушки, пидор!

Он сорвал мужика с земли. Тот не мог держаться на ногах.

— Ленька! Дай шило! Сучью метку ему

поставлю, чтоб всякий мудак понимал, с кем ему довелось

встретиться!

Раскалил шило докрасна и, поковырявшись в пепле от сигнального костра Николая, снял с полуобгоревшего куска ветоши бензиновый нагар — черный, вонючий.

— Само то! Знатное клеймо получится! — подошел к угонщику: — Думаешь, дышать оставлю? Хрен тебе в зубы! Это я для того, чтоб и жмуры, и черти на том свете знали, кто к ним свалил. А и лягавые, завидев ее, не станут дыбать твоего мокрушника! Сук всегда размазывали!