Будильник зазвонил в шесть тридцать. Обычно его выключала Вирджиния, но в этот раз ему пришлось перескочить через нее и сделать это самому. Поза и взгляд ее оставались прежними, без движения.

– Что с тобой? – с беспокойством спросил он. Она взглянула на него и покачала головой.

– Не знаю, – сказала она. – Я просто не могу уснуть.

– Почему?

Словно не решаясь сказать, она прижалась щекой к подушке.

– Ты, наверное, еще не окрепла? – спросил он.

Она попыталась сесть, но не смогла.

– Не надо вставать, лап, – сказал он. – Не напрягайся.

Он положил руку ей на лоб.

– Температуры у тебя нет, – сказал он.

– Я не чувствую себя больной, – сказала она. – Я… словно устала.

– Ты выглядишь бледной.

– Я знаю: я похожа на привидение.

– Не вставай, – сказал он. Но она была уже на ногах.

– Не надо меня баловать, – сказала она. – Иди одевайся, со мной будет все в порядке.

– Лапушка, не вставай, если тебе нездоровится.

Она погладила его руки и улыбнулась.

– Все будет хорошо, – сказала она. – Собирайся.

Бреясь, он услышал за спиной шарканье шлепанцев, приоткрыл дверь ванной и посмотрел ей вслед. Она шла через гостиную, завернувшись в халат, медленно, слегка покачиваясь. Он недовольно покачал головой.

Сегодня ей надо еще отлежаться, – подумал он, добриваясь.

Умывальник был серым от пыли. Этот песчаный абразив был вездесущ. Над кроваткой Кэтти пришлось натянуть полог, чтобы пыль не летела ей в лицо. Один край полога он прибил к стене, над кроваткой, а с другой стороны прибил к кровати две стойки, так что получился односкатный навес, немного свисающий по краям.

Как следует не побрившись, потому что в пене оказался песок, он ополоснул лицо, достал из стенного шкафа чистое полотенце и насухо вытерся.

По дороге в спальню он заглянул в комнату Кэтти.

Она все еще спала, светлая головка покоилась на подушке, щечки розовели от крепкого сна. Он провел пальцем по крыше полога – палец стал серым от пыли. Озабоченно покачав головой, он пошел одеваться.

– Хоть бы кончились эти проклятые бури, – говорил он через десять минут, выходя на кухню. – Я абсолютно уверен…

Он на мгновение застыл. Обычно он заставал ее у плиты: она жарила яичницу или тосты, готовила пирожки, или бутерброды, заваривала кофе. Сегодня она сидела у стола. На плите варился кофе, но больше ничего не готовилось.

– Радость моя, если ты неважно себя чувствуешь, тебе было бы лучше пойти в постель, – сказал он. – Я сам займусь завтраком.

– Ничего, ничего, – сказала она, – я просто присела отдохнуть. Извини. Сейчас встану и поджарю яичницу.

– Не надо, сиди, – сказал он. – Я и сам в состоянии все сделать.

Он подошел к холодильнику и раскрыл дверцу.

– Хотела бы я знать, что это такое происходит, – сказала она. – В нашем квартале с половиной творится то же самое. И ты говоришь, что на заводе осталось меньше половины.

– Может быть, вирус, – предположил он. Она покачала головой:

– Не знаю.

– Когда вокруг все время бури, комары и все чем-то заболевают, жизнь быстро становится мучением, – сказал он, наливая себе из бутылки апельсиновый сок. – И разговорами о чертовщине.

Заглянув в бокал, он выудил из апельсинового сока черное тельце.

– Дьявол! Чего мне никогда не понять, – так это как они забираются в холодильник.

– Мне тоже, Боб.

– Тебе налить сока?

– Нет.

– Тебе бы полезно.

– Спасибо, моя радость, – сказала она, делая попытку улыбнуться.

Он отставил бутылку и сел напротив нее со стаканом сока.

– У тебя что-нибудь болит? – спросил он. – Голова, что-нибудьеще?

Она медленно покачала головой.

– Хотела бы я действительно знать, в чем дело, – сказала она.

– Вызови доктора Буша. Сегодня. Обязательно.

– Хорошо, – сказала она, собираясь встать. Он взял ее руки в свои.

– Нет, радость моя, посиди здесь, – сказал он.

– Но, в самом деле, нет никакой причины… Не знаю, что происходит, – сердито сказала Вирджиния.

Она всегда так реагировала, сколько он знал ее. Когда ей нездоровилось, это доводило ее; слабость – раздражала. Всякое недомогание она воспринимала как личное оскорбление.

– Пойдем, – сказал он, поднимаясь, – я провожу тебя в постель.