живет также и с другими людьми как с соотечественниками, а именно с

"пришельцами" (gerim), — то собственно" чужих", nochrim, он узнает только из

своих или их странствий или же во время войны. С ними он не "живет", и

поэтому он указывает на них особым словом. Наше понятие "ближнего"

(Mitmensch) образовалось позже, возникнув из позднеантичной рефлексии

(Стоя), стремившейся преодолеть факт "чужести" и (по мере такого

преодоления) из впервые становившейся возможной великой религиозной миссии

(эллинистических мистеральных религий, еврейской и христианской миссии к

язычникам).

(Втор 10:19): "Любите пришельца, ибо вы сами были пришельцами в земле

Египетской". Полное понимание этого положения открывается только в связи с

тремя упоминаниями о любви в предыдущих стихах. Израиль призывается любить

Бога (10:12); о Боге говорится, что Он возлюбил отцов Израиля, когда те еще

были пришельцами (10:15); а затем о Боге говорится, что он любит пришельцев

(10:18). Про человека, зависящего от чуждого ему народа, который составляет

большинство населения страны, говорится, что Бог "дает ему хлеб и одежду";

точно так же Он защищает права членов общины, зависимых от других людей, -

права "сироты и вдовы". Ведь у Бога нет различия между любовью и ее

проявлением. И любить Его от всего сердца(42) может быть заповедано, ибо это

означает лишь одно: осуществлять имеющееся отношение веры к Нему как в

доверии, так и в любви, ибо то и другое — одно. Но если уж Бога любят

по-настоящему, то собственное чувство человека направляет его любить того,

кого любит Бог: любить, естественно, не одного только пришельца (в этом

случае только отчетливее проступает суть заповеди), но всякого человека,

которого любит Бог, — в той мере, в какой люди сознают любовь Бога.

Пробужденная любовью к Богу, любовь тогда сама приходит к человеку,

находящемуся в отношении любви к окружающим.

Этому ветхозаветному воззрению на взаимосвязь между любовью к Богу и к

человеку, или же, если изначальной реальности предпочитают производные

категории, между "религией" и "этикой", противостоит логия из Нагорной

проповеди. Ее родство с положениями из Второзакония и одновременно ее

отдаленность от них обнаруживаются в том, как обосновывается любовь Бога ко

всем людям (Мф. 5:45). В своей милости, пронизывающей всю природу, Бог

изливает свою любовь на всех без различия, и мы должны подражать такой любви

(оба довода имеются и в Талмуде). Но "все" у Иисуса означает не то же самое,

что в Ветхом Завете: не просто Израиль и пришельцев. "Все" у Иисуса значит:

злые и добрые, праведные и неправедные. Бог не выискивает добрых и

праведных, чтобы любить их; так и нам не следует их выискивать.

Мы уже увидели, что ветхозаветная заповедь любви, в- соответствии с

первоначальным значением слова re'a, не допускает толкования, согласно

которому можно ненавидеть врага. Очевидно, что Иисус исходит из той

перемены, которую претерпело значение имени re'a. Суть дела здесь не в той

проблеме, которая не раз обсуждалась: только ли соотечественники

охватывались заповедью о любви во времена Иисуса? — ибо нигде Иисус не дает

понять, что имеет в виду не евреев; суть дела здесь состоит, скорее, в том

факте, что во времена Иисуса заповедь любви преимущественным образом

относилась к личному другу. Любви к другу, любви к человеку, который любит

меня, Иисус противопоставлял любовь к человеку, который меня ненавидит. Но

простонародное толкование заповеди любви, цитируемое в Нагорной проповеди, -

толкование, согласно которому врага мы вольны ненавидеть, — не просто

превратно понимает дословный смысл заповеди любви; эта интерпретация

находится также в противоречии с ясно выраженной заповедью Торы (Исх. 23:4 и

сл.) оказывать помощь своему "врагу", своему "ненавистнику". И тем не менее,

как указывалось, в народе уже могли ссылаться на известные фарисейские

высказывания о ненависти к врагам Бога.

Универсальности заповеди любви в речениях фарисеев придана форма, не