– К вашим услугам, – ещё раз поклонился Егор, ощущая, что его невеликий запас изысканных манер стремительно сокращается. – Зоя, у тебя очаровательная тётя, а кофе, который она готовит, просто не имеет себе равных!

– Я вот стою и думаю, – сказала Зоя, – то ли мне приревновать, то ли не стоит…

– Стоит, Зоенька, – с самым серьёзным видом заверила очаровательная тётя. – Поверь моему опыту – ревновать стоит всегда хотя бы потому, что в девяносто девяти случаях из ста твоя ревность будет имееть под собой все основания. Не всегда., правда, стоит свою ревность показывать… Впрочем, для обмена опытом, я думаю, у нас ещё будет более подходящее время. А пока, дети мои, советую вам исчезнуть, потому как, неровен час, эти подонки вернутся и вернутся не одни.

– Я тебя тут одну не брошу, – решительно заявила Зоя.

– А с чего ты взяла, что я собираюсь здесь оставаться? – удивилась тётя. – Нет, раз уж в моём кафе начали происходить подобные вещи, то самое время пришло навестить одного моего старого знакомого. Что я сейчас же и сделаю, как только вас провожу. Кстати, по улицам вам сегодня шляться я не советую. Да и завтра, пожалуй, тоже, – добавила она подумав. – Лучше всего идите-ка вы домой и займитесь каким-нибудь приятным делом. Например, поцелуями… ну и всем прочим. Я вернусь поздно или, что всего вероятнее, совсем сегодня не вернусь. Егор, вы где остановились во Львове? У друзей?

– У меня здесь мама живёт, – скромно ответил Егор, несколько смущённый тётиной откровенностью.

– Что вы говорите… А как её… ох, нет! Потом, всё потом! – и она буквально вытолкнула Егора и Зою из кафе на улицу.

Зоина тётка жила в совершенно шикарной трёхкомнатной квартире на улице имени польского художника Матейка, в двадцати пяти минутах медленной ходьбы от площади Рынок, совсем рядом с которой и располагалось кафе на улице Армянская.

Но добрались они до этой квартиры минут за пятнадцать, потому что не шли, как положено ходить во Львове – спокойно и не торопясь, а чуть ли не бежали, взявшись за руки.

И всю великолепную прелесть этой самой квартиры Егор оценил много позже, потому что целоваться и раздеваться они начали сразу же, как только переступили порог и захлопнули дверь.

В широкую двуспальную кровать они упали уже практически голыми, а их долгий путь от входных дверей до кровати был усеян джинсами, платьем, рубашкой, кроссовками, туфлями и… другими деталями туалета. Егор ещё успел подумать, что этот путь чем-то похож на старую Смоленскую дорогу, по которой Кутузов гнал Наполеона Бонапарта до самой границы… и это было последнее, о чём он подумал, – последующие два часа никаких мыслей просто не было. А была только страсть. Сумасшедшая, нежная, кажущаяся бесконечной и безначальной, как Вселенная, которую – вполне возможно – сотворил Бог в могучем порыве такой же (или почти такой же) страсти.

Потом они сделали маленький перерыв, чтобы залезть под душ, наскоро перекусить и выпить по бокалу хорошего сухого вина, которое нашлось в объёмистом тётином холодильнике, и снова занялись друг другом.

Уже под вечер Егор, натянув джинсы, вышел на маленький балкон (квартира Зоиной тёти располагалась на третьем этаже старинного дома) покурить и, ощущая себя абсолютно и полностью счастливым человеком, залюбовался маленьким, но очень уютным парком, раскинувшимся прямо перед ним, крестами и шпилями колоколен, церквей и соборов и красноватыми крутыми скатами древних крыш центральной, самой старой части города и горой Высокий Замок, – с которой, собственно, и начинался когда-то славный город Львов – ярко освещённой в этот час чистым тёплым светом заходящего солнца.

На балкон к нему в шёлковом халате вышла Зоя, потёрлась щекой о его плечо и сладко зевнула, аккуратно прикрыв рот ладошкой. Егор бережно обнял девушку левой рукой, подумал о том, что лучшей минуты у него в жизни, пожалуй, не было и тут же отчего-то вспомнил об Анюте.

Интересно, как она там? И где, собственно, это самое «там» находится? И что с ней? Почему не выходит на связь? Может, пока ему тут хорошо, ей, наоборот, очень плохо? Правда, она предупредила, что несколько дней её вроде как не будет…

Зоя каким-то, только женщинам и поэтам ведомым образом, почувствовала перемену в его мыслях и настроении.

– Очень мило! – заметила она, насмешливо покосившись на Егора. – Стоит, видите ли, на балконе, курит, обнимает симпатичную девушку, с которой только что познал все радости секса, любуется самым красивым городом на земле…, а сам при этом думает о другой женщине! Нет, воистину вы, мужики, неисправимы!

Егор поперхнулся сигаретным дымом и закашлялся.

– Помилуй, Зоенька, – проскрипел он сквозь спазм сдавленным разбойничьим голосом. – У меня нет женщины, кроме тебя…

– А я и не говорю, что есть, – пожала великолепными плечами Зоя. – Думать о женщине и иметь женщину… согласись, что это хоть и похожие вещи, но всё же разные.

– Да не думал я ни о какой женщине!

– А о ком же тогда?

– Я думал… я думал о своей машине, – неохотно признался Егор.

– Вот видишь! – торжествующе сказала Зоя. – Я была права! – и с гордым видом удалилась в комнату.

Егор медленно докурил сигарету, окинул уже совсем не восторженным взором пламенеющие в лучах заката склоны Высокого Замка, поразмышлял недолго о загадочной женской душе и тяжкой мужской доле, пришёл к выводу, что умом женщину, подобно России, всё равно не понять и аршином общим не измерить, тяжело вздохнул и пошёл к Зое восстанавливать отношения.