— На каком месте?

— В управлении — на первом, в области — на четвертом... Как зимовка? Падежа нет? В сорочке вы родились, Павел Кузьмич. А вот в других — сами знаете, не блещет. — Считая, что вступление сделано, Грачев сел на угол своего массивного стола и завел речь о том, ради чего и разыскивал Савичева: — С кормами у вас, понимаю, туговато, но вы обойдетесь. Помощь нужна вашим соседям и особенно хозяйствам зауральной зоны Думаю, что выправим положение, из Российской Федерации идет автоколонна с тюками прессованной соломы... Вы слушаете меня, Павел Кузьмич?

— Слушаю. Только погоди немного, я сяду...

— Так вот... А из областных фондов нам выделяют пятьдесят тысяч центнеров сена. Вся беда лишь в том, что находится оно в Чилийских разливах. Триста шестьдесят километров. Представляете?

— Представляю. — Савичев никак не мог уловить, куда клонит Грачев весь этот длинный разговор.

— Так вот, чтобы перевезти это сено, нужно сделать минимум семьсот — восемьсот тракторных рейсов. На автомашинах и увезешь мало, да и скорость по нынешним снегам не быстрее тракторной...

— Ну!

— Короче говоря, мы решили организовать несколько тракторных обозов. И один будет из вашего колхоза. — Грачев помолчал, ожидая реакции Савичева, но тот не спешил проявлять ее, тоже молчал. — Так вот, вы должны выделить восемнадцать тракторов. Если саней не хватит — в лесхозе купите, туда дана команда. Завтра пришлем официальное постановление, вы ведь, Савичев, в таких случаях любите письменные указания.

— Тракторы, значит, давай, а сена — фигу под нос? А если и мы вместо тракторов — фигу?

Вкрадчивость савичевских вопросов накаляла больше грубостей и насмешек. Грачев переложил трубку к другому уху.

— Когда, Павел Кузьмич, Забродный станет удельным княжеством, тогда и будете свои законы издавать. А пока что извольте выполнять наши указания.

— Слушаюсь, товарищ Грачев! А можно, извините, пару щекотливых вопросов задать? Первый: кто за нас будет снегозадержание вести? Второй: с чем мы будем весенний сев проводить? Восемнадцать машин — это половина нашего гусеничного парка. А мы эту золотую половину растреплем на сеновывозке. Что вы мне ответите, Степан Романович?

— Демагогия, Савичев, мальчишество. Нельзя же до старости в коротких штанишках ходить!

— Не важно — в каких, важно, чтобы они были опрятны.

— Ну, об этом помолчим, Павел Кузьмич. Не забывайте об отаре валухов, которая так сэкономила, — Грачев сделал саркастический нажим на слово «сэкономила», — так сберегла вам корма.

— Ты хорошо все обдумал, Степан Романович? Это же... это, можно считать...

— Ничего с вашими тракторами не случится за один-два рейса. Выполняйте!

Не сказав «до свидания», чего с ним сроду не случалось, Степан Романович положил трубку. Былые добрые, даже дружеские отношения между ними, кажется, окончательно разладились.

После благополучного отбытия отца Иоанна Василиса Фокеевна не шутя стала греть думку, чем не пара Граня да Марат Николаевич! Ну, что некрасив парень — так с лица ж не воду пить. Зато остальным всем взял: и умен, и грамотный, и один-одинешенек. Последнее особенно прельщало Василису Фокеевну: жили бы в ее доме, красили их с Мартемьяном Евстигнеевичем старость.

Своей думкой она поделилась с мужем. Мартемьян Евстигнеевич долго тасовал бороду, потом, нацелив на нее выпуклый, с красными прожилками глаз, изрек:

— Ты ай не видишь — по другому сохнет?!

— По гривастому, что ли! — Фокеевна жестами показала, по кому, причем жесты были столь выразительны, что отцу Иоанну в тот день, наверное, долго икалось.

— Оба глаза во лбу, а ни шиша не видишь, язви те! По Андрейке Ветланове.

— Да неужто? М-ба-а!

И Василиса Фокеевна искренне подосадовала на себя: обо всех, как есть обо всех новостях ведала, а о том, что под носом творилось, и не догадывалась. Стало быть, неспроста Андрейка куражился в доме Груднихи, неспроста анекдоты рассказывают о том, как он с ломом отстаивал атеизм. По этому поводу даже сатирический листок был вывешен, да только Савичев Павел Кузьмич велел немедленно снять его.

— М-ба-а! — снова повторила Фокеевна. — Вот уж да! А я-то, голица старая, Иринушку за него сватала.

Пыталась завести разговор об этом с Граней ту будто подменили: молчит и молчит, только глазищами отцовскими зелеными стрижет, одни они и остались на лице, извелась вся, чисто приворотного зелья невзначай опилась. И в кого такую господь сподобил — ума не могла приложить. Леонтьевич был ералашный да отбойный, но Аграфена превзошла его по всем статьям.

Размышляя таким образом, Василиса Фокеевна усердно намывала полы в прохладной, сплошь оклеенной медицинскими плакатами прихожей. Чуть слышно шипели фитили керосинки, на которой кипятились в никелированной ванночке иглы, шприцы и другие не известные пока санитарке инструменты.