Стоя под душем, я услышала звонок телефона. Значит, аппарат в офисе тоже звонит. Куда подевалась Пегги?

Когда я вышла в холл, пытаясь высушить волосы полотенцем, на автоответчике было для меня сообщение. Нажав клавишу, я услышала замученный голос Грута:

— Привет. Пытался дозвониться по мобильному, но он отключен. Уже очень поздно, и я слишком устал, чтобы вдаваться в подробности. Когда мы последний раз виделись, забыл сказать, что анализы трупной жидкости совершенно сбили ЦИИЗ с толку. Отчасти потому они так долго тянули с результатами. Скажу для начала, что в гробу похоронили не одно тело. Вы, конечно, сразу подумали о матери и ребенке? Не так все просто. Ноготь, безусловно, принадлежал человеку; кроме того, в жидкости нашли человеческую ДНК. Что касается волос — это шерсть животного; по всей вероятности, собаки. Ну как новость? Мурашки по спине не бегают? Тогда доктор Франкенштейн прощается и говорит «спокойной ночи», хотя уже утро.

Мурашки? Скорее накатывает тошнота. Как могли положить такое в гроб с покойником? Зачем? Может, любимая охотничья гончая или комнатная собачка, в которой души не чаяли?

Пока я одевалась, в памяти всплыл рассказ Финиана о жутком черном псе за воротами кладбища Модлинс. Должна признаться, что впрямь ощутила пробежавший по спине холодок. И не первый раз подивилась тому, как фольклор доносит от предков информацию о чем-то давным-давно позабытом.

Ход мыслей прервал звук подъехавшего автомобиля Пегги.

— Простите, что опоздала, — извинилась она, когда я вошла в офис. — Объездила весь город — газету искала. А когда наконец попалась работающая автозаправка, оказалось, что прессу, естественно, не подвезли. Наверняка в «Айрленд тудей» должна быть статья о вчерашнем митинге — без Даррена Бирна там не обошлось.

— Ты о каком митинге говоришь?

— В мэрии. Муниципальный совет приглашал народ обсудить ситуацию.

— Первый раз слышу.

— По городу разъезжала машина, и по громкоговорителю объявляли. Вы, наверное, были в Брукфилде, потому не слышали.

— По громкоговорителю? Господи, да что они придумали? Послать на улицы глашатая — чем не Средневековье во время чумы? Черт возьми, нужно было со мной напрямую связаться.

— По городскому радио тоже передавали, — оборонялась Пегги.

— Извини, Пегги, что набросилась. Странное чувство — здесь такое творится, а я как с луны свалилась. Рассказывай по порядку.

— Там такие страсти начались — ужас! Сотни людей набежали, злые, что город в одночасье от мира отрезали. Представители совета и службы здравоохранения пытались объяснить свое решение, только из-за шума их и слышно не было. Но когда все понемногу утихомирились, кое о чем проговорились. Даррен Бирн спросил, проводил ли доктор Грут вскрытие второй жертвы, и человек из службы здравоохранения сказал — да, проводил, и теперь полиция собирается кое-кого в Каслбойне допросить. Бирн допытывался, кого он имеет в виду, но представитель службы его как будто и не слышал. Публика вообще свихнулась. Стали орать, что не выпустят чиновников из зала, пока те все не выложат. Вот они и признались, что мальчик Болтонов бывал в доме семьи из Нигерии.

— Проклятие! — стукнула я кулаком по столу. — Разве можно толпе такое говорить? Плевать, что чиновники перетрусили. Посмотри на последствия — расистские бредни повсюду расклеены.

Грут тоже хорош. Рассказал, значит, полиции о том, что мальчишки с ножом играли. Мог бы меня хоть предупредить.

— Пойду пройдусь, — бросила я, чувствуя себя совершенно беспомощной.

Сразу за калиткой в дальнем конце сада начиналась узкая тенистая аллея, выходившая к самой реке. По обе ее стороны колоннами высились буковые деревья. Их полог нависал надо мной, как сплетенная из ветвей крыша, а справа и слева тянулись к небу зеленые стены, сквозь которые просвечивало солнце. Тут и там его лучи пронизывали густую листву, и я ступала по россыпи солнечных бликов. Мне не раз приходило в голову, что такая красота, должно быть, и вдохновляла зодчих великих готических соборов. И вдруг на листьях, где-то на уровне головы, я заметила черные, как от копоти, пятна. Виной тому не промышленное загрязнение окружающей среды, а естественные выделения тлей. В природе изъян нередко уродует совершенство. Так и Даррен Бирн — точно болячка на лепестке розы. Откуда берутся люди, которые считают главной своей заботой никому не давать покоя?

В конце аллеи деревья редели, переходя в живую изгородь из усеянных розовыми цветами кустов дикого шиповника и расцветающей бузины. Хотя считается, что у вина из ее ягод вкус шампанского, мне оно больше напоминает шардонне. Я сразу вспомнила о Финиане и о том, что между нами происходит. Раньше все кончилось бы недолгой размолвкой, но из-за Грута, а возможно, и вызванного карантином чувства несвободы, ссора принимала гораздо более серьезный оборот. Словно червь подтачивал наши отношения изнутри, и работы у него осталось совсем немного.

В конце аллеи стоял одинокий красавец сикомор. На его стволе, у самых корней, вырос огромный лиловый грибовидный нарост, формой и морщинистой поверхностью напоминавший гигантского двустворчатого моллюска. Казалось, куда ни взгляни — отвратительное и прекрасное, низменное и возвышенное всегда вместе. Лейтмотив многих средневековых произведений искусства — бренность человеческой жизни. На известной картине три молодых богатых повесы в поисках любовных приключений встречают трех мертвецов — жутких, сгнивших до костей кадавров. Внизу надпись: «Вы то, чем мы были; мы то, что вас ждет». Сегодня ты сказочный принц, завтра — разложившийся труп.

Не в этом ли смысл второго свинцового саркофага? Омерзительные следы смерти и тлена бок о бок с вечно прекрасным образом дарующей жизнь Девы?

Сама не знаю, почему меня преследовали мрачные мысли и образы. Я не могу похвалиться даром ясновидения, однако порой чувствую — что-то обязательно произойдет. Объяснить не могу; жду, когда это случится.

Выйдя по аллее на берег, я увидела, как за рекой, над лугом, собираются дождевые облака той же окраски, что синяк на моей шее. А над головой сияло солнце, и особый запах корневищ водяных ирисов поднимался над распаренной землей.