А Ивао уже шел на арену. Он снял очки и щурился. Его тонкие зубы выпячивались, точно он хотел укусить меня. В самый последний момент я загляделся на его родимее пятно, похожее на воробья, и подумал: если они уедут и мы вырастем на разных берегах, но когда-нибудь нам доведется встретиться, например, в рукопашном бою, я сразу узнаю Ивао.

В это время судья дал сигнал. Я зазевался и ощутил на шее горячий выдох японца. Ивао обхватил меня под поясницу и кинул вбок. Мне удалось устоять. Но не успели ноги стать пошире, как Ивао вновь налетел. И тут я опять зазевался. Захотелось взглянуть, как действует наш поединок на Сумико. Она раскручивала за трость свой зонтик с черно-желто-зелеными глазами змеи.

Ивао толкнул меня в грудь, потому что Кимура выкрикнул по-своему из толпы: «Толкни!»

Я упал всем телом назад. Чтобы не лечь на лопатки, я выбросил правую руку. Она хрустнула выше кисти, но спасла меня от поражения. Судьи кинулись ко мне. Но я уже вскочил на ноги и сгреб Ивао. Он очутился в железных тисках. Он еще пыжился, больно давил мне в грудь подбородком и чуть не выскользнул, потому что правая моя рука вдруг онемела. Тогда я покрепче перехватил Ивао под поясницу и припечатал к песку одним броском. Онемение в правой руке прошло, но сменилось дикой болью. Я так и лежал на песке, лишь голову приподнял. Глаза змеи, нарисованные на зонтике Сумико, расплылись. Рядом начали спорить. Сапоги отца наступали на дзори судей и лакированные полуботинки Кимуры. Подошли из толпы еще двое. По клёшам с ботинками и сапогам я узнал Семена и Рыбина.

Отец доказывал, что победа моя чистая. Однако судьи медлили выносить решение. Кимура же просил судей повторить поединок.

Мы с Ивао поднялись. Он напружинился, готовясь вновь кинуться на меня. Родимое пятно налилось кровью.

— Капитан, — сказал один судья отцу, — оба падай… Надо опять борись.

— Опять, опять, — повторил Кимура, стараясь улыбаться.

— Поучи их еще разок, — сказал отец и гордо оглядел толпу из-под приспущенных век. — Пусть знают, с кем дело имеют.

— Хватит, Василий, — вмешался Семен. — Пусть ребятишки помирятся.

— Не подводи наших, Гера! — завопил Рыбин.

— Ну так что, сынок? — спросил отец и подмигнул.

Чтобы не заорать, я кусанул губу и помотал головой в разные стороны.

— Говорю — борись, — просипел отец, наклоняясь ко мне. — Опозорить отца хочешь?

— Опять, опять, — твердил Кимура и улыбался.

— Ты его под ножку, под ножку… — советовал Рыбин.

— Перестаньте! — Семен потряс неравными кулаками, которые были похожи на два разных куска кварца. — Раздухарились?!

— Твое-то како дело? — взвизгнул Рыбин. — Свово сына заимей и распоряжайся им, как хошь.

— Мой сын, — поддакнул отец, — что захочу, то и будет делать…

Я повернулся, прорвал толпу, где она была пореже, и побежал за храм. Здесь рос на склоне густой кустарник и возвышался на каменном постаменте бронзовый Будда, изрешеченный пулями. Я свалился в росистую траву и заскулил, как щенок, которому отдавили лапу. Будда печально глядел на меня пробитым глазом.

Изо всех сил дул я на вспухшую выше кисти руку, прикладывал прохладные, шершавые листья кислицы. Но боль отзывалась даже в кончиках пальцев на ногах. Я начал кататься по траве, но тут же затаился, потому что в мою сторону кто-то шел. Их было двое.

Вот они зашли в рогатую тень храма. Я узнал светлое кимоно и сложенный зонтик Сумико. Ее сопровождал братец.

Они подбежали ко мне и присели на корточки. Я вспомнил, что самураи, сделав харакири, улыбаются, и выдавил улыбку.

— Гера-сан, ты война рисуй, — сказала Сумико и подала мне альбом, который я оставил на столе судей, — как дядя Кимура.

— Мне бы краски, — ответил я и повел правую руку за спину. Однако задел больным местом за бок. Пришлось тихонько застонать. И в это время луна выскочила из-за выгнутой крыши храма. Я поспешно перевалился в тень. Но Сумико заподозрила неладное.

— Рука боли? — спросила она и схватила мою руку горячими пальцами.

Пока Сумико ощупывала опухоль, Ивао протянул мне конвертик. Такой же был и у него в руке. Значит, наградили обоих…

Я надорвал свой зубами. В конвертике лежал новенький рубль. Я скривил губы. Не могли дать какой-нибудь значок — все-таки международные состязания!

Я решил отдать рубль Юрику — пусть играет — и спрятал его в альбом.

Сумико потянула мою руку за кисть.

— А-а-а!..

Хорошо, над площадью гремела бочка. А так бы народ сбежался на мой стон.

— Худо? — спросил Ивао.

— Надо доктор, — сказала Сумико.

— Где сейчас возьмешь доктора? — промямлил я и опять стал дуть на опухоль.

— Дома, — ответила Сумико.

— Дома меня мать ремнем может только подлечить, — сказал я.

— Папа нас яруси, хоросый доктор, — ответила Сумико.

— Да он же помешанный. — Я покрутил пальцем возле головы.

— Папа хоросый доктор, — повторила Сумико. Она схватила меня за здоровую руку и повела по тропе вниз.

Она щебетала без умолку. Наверное, чтобы отвлечь меня от боли. Сумико говорила, что взяла зонтик на гулянье, — дядя обещал к вечеру дождь. Он гораздо лучше определял погоду, когда у него были собственные кунгасы, сейнер и баржа.