И вот я сижу на Суворовском бульваре в доме, который москвичи знают как Дом полярника. На его фасаде мемориальные доски. Одна напоминает: здесь жил выдающийся исследователь Арктики Георгий Алексеевич Ушаков.

Пока Ирина Александровна, вдова полярника, ворошит старые папки и перелистывает бумаги, я разглядываю кабинет. Шашка на стене, не простая казацкая, а в дорогих ножнах — партизанский трофей. Акварельный рисунок угрюмого острова во льдах; это, конечно, остров Ушакова, открытый во время высокоширотной экспедиции «Садко»„которой руководил Георгий Алексеевич.

Масса книг. Нансен, Лондон, Франс, Скотт… Часть книг вместе с хозяином: путешествовала на собачьих упряжках, качалась в каютах кораблей ледового плавания. Их страницы хранят следы тюленьего жира, копоти, сырости.

На полу огромный, по грудь человеку, глобус, подаренный исследователю за границей в тот год, когда он был уполномоченным правительственной комиссии по спасению челюскинцев. Ушаков трое суток провел в их ледовом лагере. Он сопровождал на Аляску, в город Ном, тяжело-больного начальника экспедиции Отто Юльевича Шмидта. Возле Северной Земли на глобусе по-немецки написано ее дореволюционное название: Земля кайзера Николауса II.

Сквозь стеклянную дверь виден могучий бивень мамонта, загромоздивший балкон. И еще моржовые клыки, охотничьи доспехи, медвежья шкура…

— А, вот, пожалуйста! — Ирина Александровна протягивает старую анкету. — Видите: «Учился в Бабстовской школе». Значит, это действительно та самая Лазарева!

Я знаю; что теперь в тех краях все по-другому: отличные дороги, большие поселки, все распахано, все обжито. Но тогда…

Фазаны на огородах? Пустяки! Возле лавчонки Даль-торга видел я охотника со свежей, еще не выделанной шкурой тигра. В Долгом болоте, левее дороги из Лазаревой в соседнее село Архангельское, водились кабаны, особенно нахальные и свирепые по весне. В таежных падях Даурского хребта били медведей.

Лазаревцы стреляли диких коз, не соскакивая с седла, зимой надолго уходили на промысел, спали в снегах. В общем, жизнь их учила многому, что позднее так пригодилось лазаревскому парнишке.

Я не был достаточно хорошо знаком с Георгием Алексеевичем, хотя и встречался с ним как в Арктике, так и в Москве. Он не отличался разговорчивостью и, как мне рассказывал один из его друзей, мог, придя к близкому человеку, весь вечер просидеть в уголке над заинтересовавшей его книгой. Он редко давал интервью, и журналисты предпочитали более словоохотливых людей.

Полярная биография Ушакова полна событий удивительных и, обладая несомненным литературным даром, он успел описать лишь некоторые из них. Мне кажется по-своему особенно примечательной ее начальная страница, годы, когда молодой Ушаков был начальником острова Врангеля.

Разговаривая с людьми, давно и близко знавшими Георгия Алексеевича, я, к сожалению, так и не смог установить, были ли ему в молодые годы известны подробности жизни Нансена среди эскимосов Гренландии. Но можно предположить, что, принимая в 1926 году важное решение, повернувшее его жизнь, как компасную стрелку на север, молодой Георгий Ушаков в чем-то следовал примеру молодого Фритьофа Нансена.

И уж, конечно, тут было влияние Арсеньева с его любовью к природе и особенно к людям, выросшим срёди природы, умеющим понимать ее, к людям прямодушным, бесхитростным, далеким и от благ, и от бед, приносимых цивилизацией.

Для двадцатисемилетнего Нансена, как мы помним, зимовка в поселке эскимосов оказалась вынужденной. Готхоб, где он с товарищами прожил шесть месяцев, был старым поселком со сложившимся бытом и постоянной колонией европейцев.

Ушаков же, которому едва исполнилось — двадцать пять лет, добровольно отправился на практически необитаемый остров. У него не было никакого полярного опыта. Вместе с эскимосами, высадившимися на пустынный берег, он должен был начинать с поисков места для жилья, с возведения крыши над головой, с добычи зверя. И провел Ушаков на острове Врангеля не одну зиму, а три долгих года.

Мы знаем далеко не все об этой своеобразной полярной робинзонаде. Дневники Ушакова о жизни на острове в свое время были опубликованы лишь в отрывках. Не сразу удалось найти ту их часть, которая долго считалась безвозвратно утерянной. Сохранились наброски так и не-дописанной Георгием Алексеевичем большой книги о трех островных зимовках. Только спустя почти десять лет после его смерти стараниями родных и друзей труд был завершен, книга «Остров метелей» увидела свет.

Три зимовки на острове — не только важная веха в биографии полярника, но также памятный эпизод истории закрепления прав, нашего народа на земли в Северном Ледовитом океане, впечатляющая страница летописи борьбы за нового, советского человека в Арктике.

Известный в свое время летчик, ныне заслуженный пенсионер, сказал как-то об Ушакове:

— Знаете, что в нем было главным? Партийный человек. Люди это чувствовали в нем, верили ему. И он верил людям. Вот почему у него и получалось на Врангеле как надо. А слышали вы историю с квартирой Кони?

История была такой. Когда Ушаков после полярной экспедиции приехал с отчетом в, Ленинград, ему дали временное пристанище в пустовавшем доме незадолго перед тем скончавшегося видного русского юриста Анатолия Федоровича Кони. Дом был передан на попечение Академии наук: там имелось много уникальных вещей и ценнейшая библиотека.