Голова его не покрыта, капюшон полярного костюма откинут назад. Сейчас он шагнет к берегу, где его ждут…

Те, кто ждал его на «Латаме», поименованы на плите, вделанной в розовый гранит рядом с памятником. Французы Гильбо, Дитрихсен, Валенте, де Курвиль, Брази…

Обнажив головы, молча стоим у памятника.

Вчера в Арктическом обществе мне показывали снимки «Латама». Это хрупкий биплан, летающая лодка с поплавками на концах крыльев. Там же хранится сделанный уже на борту самолета последний снимок Амундсена. Поразительно: он в легкой кепке и в плаще. Будто собрался на короткую прогулку по фиорду.

Спрашиваю члена правления общества Коре Педерсена: верно ли, что на «Латаме» не было достаточного запаса продовольствия, что сам Амундсен взял с собой пакет с бутербродами? Ведь это так не похоже на него, умевшего рассчитывать все при снаряжении экспедиций.

Вместо ответа Коре Педерсен пожимает плечами. Потом говорит:

— Этот полет — последняя загадка Амундсена.

Да, этот полет — загадка. Вылетели не утром, а четыре часа спустя после полудня. Запас горючего был ограничен. В случае вынужденных посадок и неблагоприятной погоды его могло хватить лишь на часть обратного пути.

А ведь не кто иной, как Амундсен, настойчиво повторял, что при полете в неизведанные области Арктики воздушные экспедиции должны отправляться не только с достаточным запасом горючего, но и непременно на двух самолетах, чтобы уменьшить риск.

«Он победил меня», — говорят, эти слова произнес потрясенный Нобиле, узнав из сообщений радио, что на помощь вылетает Амундсен.

Никто не знает, как и где погиб великий норвежец. Думают, что «Латам» был в воздухе часа два, может быть, — четыре, когда произошло нечто. Вероятно, над Баренцевым морем.

Под осень рыбаки нашли пробитый поплавок «Латама». Потом бак из-под бензина. На нем была пластинка с названием самолета, оплавленная огнем…

Рассказывают, что от имени норвежского народа Фритьоф Нансен опустил в море венок. В нем не было цветов. Его выковали из железа.

Конец двадцатых годов.

Исковерканные обломки гондол «Италии» носятся где-то на льдинах, гонимых ветрами в океане. Или, быть может, покоятся на его дне. Катастрофа и поиски уцелевших обошлись человечеству в семнадцать жизней, считая экипаж «Латама» и погибших при возвращении па родину трех итальянских летчиков.

Так нужно ли было строить дирижабли и дальше?

Все-таки нужно! У самолетов еще слишком слабы крылья, и никто не скажет достоверно, как скоро они окрепнут. Дирижабли еще не отжили свой век.

Строит их и Советский Союз. У нас огромные пространства и плохие дороги. В тридцатых годах появляется лозунг: «Даешь советский дирижабль!»

Создан Дирижаблестрой. Там крупные специалисты. Во главе технического отдела — человек, которого сослуживцы называют Умберто Викентьевич.

Это Умберто ди Винченцо Нобиле. Товарищ Нобиле. Во всяком случае, он не удивляется, когда слышит непривычное для себя обращение.

Фашистский генерал — и «товарищ»? Как можно?

Жизненный путь Умберто Нобиле вовсе не прост.

Когда «Италия» поднялась в воздух, ему было сорок лет. Как талантливый инженер он был известен еще задолго до прихода фашистов к власти.

Его короткий стремительный взлет начался после рейса «Норвегии». Муссолини было выгодно сделать Нобиле национальным героем: пусть мир видит, на что способна Италия, когда фашизм возрождает славу Древнего Рима! Вчерашний инженер-полковник становится генералом, его награждают орденами, осыпают почестями.

Наверное, у Нобиле закружилась голова. Какое-то время его имя вовсю использовалось фашистской пропагандой. Но фашисты не считали его своим до конца. Нобиле отказался вступить в фашистскую партию. Особенно настороженно и даже враждебно относится к нему маршал авиации Бальбо. Злая воля этого любимца Муссолини чувствуется все заметнее. Подготовка к полету «Италии» идет не так, как задумал Нобиле. Препятствия здесь, отказ там…

А когда связь с дирижаблем прекратилась, Бальбо не удержался от злорадного возгласа:

— Так ему и надо!

Это слышали офицеры, окружавшие маршала. Приговор Нобиле, в сущности, был уже вынесен. Холодная ненависть фашистских главарей к неудачнику особенно усилилась с той минуты, когда итальянцев спасли большевики.

Муссолини послал телеграмму Самойловичу:

«Вы совершили дело, которое останется в истории… От имени всех итальянцев благодарю вас…»

И одновременно — секретную инструкцию командиру «Читта ди Милано», предписывающую взять Нобиле под наблюдение, отстранить его от дальнейших спасательных операций, если нужно — поставить у каюты караул. Всем спасенным запретить при проезде через Европу общаться с кем-либо из внешнего мира. Поиски группы Алессандрини прекратить, никакого содействия «Красину» не оказывать.