Голос его дрогнул. Карие, в легкой поволоке глаза его потемнели и увлажнились. Он достал из кармана сложенный квадратиком платок, провел по набрякшим в подглазьях мешочкам.

Нам сделалось не по себе.

– Что ты, Федор... Мы тебе верим...
– Дроздов похлопал своей широченной ладонью Ковальчука между лопаток.

И за ним все мы - кто похлопал его по плечу, кто пожал ему локоть или запястье. В дверь к нам уже засматривали авторы, иные порывались зайти... Не в наших правилах было заставлять их дожидаться в приемной или коридоре, Ковальчуку это было известно.

– Надо потолковать...
– предложил он.
– Как вы насчет пельмешек?..
– он повеселел, намекая на давно нами освоенную пельменную поблизости от редакции.
– Тем более, - подмигнул он, - я кое-что с собой прихватил...

– Неужто "польску выборову"?..
– полюбопытствовал Пыжов.

– Ее, милую...

Надо заметить, что в те годы мы предпочитали всему другому "польску выборову" не только из-за крепости (45о против обычных 40о), а и потому, что таким способом выражали солидарность с польским народом, боровшимся за свободу.

Мы договорились с Ковальчуком о встрече. Разумеется, на сей раз и пельмени, и "польска выборова" были только предлогом.

V

– Так вот, панове, был разговор, и разговор серьезный, - говорил Ковальчук, разливая "выборову" по бумажным стаканчикам, в целях маскировки окружавших водруженную посреди стола бутылку с "боржоми". Мы ждали, когда нам принесут заказанные, как всегда, двойные порции пельменей - кому со сметаной, кому с томатным соком, кому с бульоном, кому с красным перцем и уксусом.

Ковальчук разлил водку, завинтил бутылку крышечкой и спрятал под стол, рядом с еще непочатой бутылкой.

– Был, был разговор...
– повторил он задумчиво.

– И что в итоге?
– нетерпеливо подтолкнул его Ребров.

– А что ж в итоге?..
– Ковальчук смотрел прямо перед собой, как бы в открывшуюся ему одному щель в пространстве.
– В итоге было сказано: готовьтесь, товарищ Ковальчук, принимать журнал...

– А как же Старик?..
– спросил кто-то.

– На пенсию.

– В музей, значит...
– было слышно, как Пыжов скрипнул зубами.

Принесли тарелки с пельменями, горячими, с аппетитно курящимся парком, но никто к ним не притронулся.

– И что ты им ответил?..

Ковальчук усмехнулся, прищурился:

– А что я мог ответить?.. Ответил, что у меня другие планы, творческие, имеются и еще кое-какие задумки...

– Так ты и сказал?..

– Так и сказал. Никуда не хочу идти, и не невольте!.. И потом.. Журнал по всей стране известен, во главе - знаменитый писатель... А я?.. Кто я такой, сравните сами?..
– он почти слово в слово повторил то, о чем говорилось в редакции до его прихода.
– Так что, прав я был, когда так сказал?..
– ожившие, заблестевшие глаза Ковальчука пробежали по нашим лицам.
– Прав или нет?..

– Федя, - смущенно подтвердил Пыжов, - ты был прав!.. И если по совести, так признаюсь: раньше я тебя недооценивал!.. Дай я тебя поцелую!.. И давайте выпьем за Федю!..

Мы соединили над серединой стола наши бумажные стаканчики, выпили и закусили пельменями. Лица у всех были размягченные, растроганные. Только у Адриана, ответсекретаря нашей редакции, заметил я, в отличие от остальных, глаза смотрели холодно, подозрительно.

– А дальше?..
– спросил он.
– Что было дальше?..

Ковальчук подцепил вилкой плавающий в сметане пельмень, поднял, подержал на уровне кончика носа и осторожно, как если бы он был еще чрезмерно горячим, положил в рот.

– Что дальше?.. Дальше мне говорят: "Вы, говорят, знаете, где находитесь?.. Вы, говорят, знаете, для чего вас сюда пригласили?.."

Ковальчук выловил из тарелки еще один пельмень и положил в рот.

– Ничего не понимаю!..
– обалдело уставился на Ковальчука Ребров.
– Так что же это выходит...

Все смотрели на Ковальчука, ожидая, что он вот-вот рассмеется и скажет что-то такое, отчего и все мы посмеемся над нелепым испугом Реброва. Но Ковальчук, не меняя серьезного выражения лица, повторил:

– Да, выходит...

– Выходит, что ты...

– Выходит, что я...

Лицо у него стало строгим, взгляд потяжелел. Он запустил руку под стол, нашарил еще непочатую бутылку "выборовой", там же, под столом, свинтил пробку и наполнил стаканчики.

– Будем!
– сказал он.

Его никто не поддержал, мы еще не пришли в себя после его слов.

– Ну, Федор, ты даешь...
– только и пробормотал Ребров.

Стаканчик в руке Ковальчука одиноко повис в воздухе. Переждав секунду-другую, Ковальчук поднес его к собравшимся гармошкой губам, не спеша, мелкими глоточками выпил водку и закусил пельменем. Челюсти его при этом двигались равномерно и с такой силой, как если бы он пережевывал гвозди.