– По-о-фок... По-о-фок... Фей-хель...

Тот визгнул и затих, уставившись на безобразно растянутый клыками рот:

– А..а?..

– Фенхелевый порошок, ишачий сын, - фыркнул из угла кармат.
– Госпоже нужен фенхелевый порошок. Иди отвесь.

Зубастая кивнула и вновь перевела взгляд на жертву. Кожа жуткого существа на глазах серела и собиралась в складки, волосатые уши поднялись и встали торчком, вокруг зрачков сгустилась гнойная желтизна. Невольница придушенно застонала, мотая головой с отчаянным "нет, нет, нет, только не это...".

На улице кричал, надрывался разносчик:

– А вот кому розовой воды, воды с сахаром!..

Гула распахнула пасть на немыслимую ширину и с тихим, блаженным урчанием наделась на белое горло.

Ваиль как раз на четвереньках выползал из комнаты. Просовываясь под занавеску, он услышал за спиной влажный хруст, глухой вопль, треск и смачное чавканье. Обернуться он не сумел.

Гула рычала и с сопением что-то грызла.

Аптекарь ссыпался по лестнице, топоча и едва не выпадая из туфель, кинулся к шкафам, распахнул створки и тут же упал под тяжестью вывалившихся на него потоком коробок и ящичков. Из раскрывшегося при падении сундучка резко запахло камфарой. Лежа на спине и глядя в потолок, Ваиль всхлипнул и разрыдался. В комнате над головой тяжело затопали, раздались глухие удары - словно кто-то с размаху рубил мясную тушу. Аптекарь заливался слезами и не имел сил подняться на ноги.

Возникшее над ним смутное от слез лицо он приветствовал облегченной улыбкой. Кармат наклонился и покачал головой.

И поднес к носу Ваиля коробочку, от которой резко пахло анисом:

– Это фенхель?

Аптекарь судорожно закивал.

– Держи, - небрежно бросил кармат кому-то над собой.

И улыбнулся Ваилю, показывая блестящую джамбию:

– Молодец, вот так и лежи...

И по-хозяйски уперся ладонью в подбородок, отгибая аптекарю голову и примериваясь лезвием к гортани.

Краем слезящегося глаза Ваиль успел увидеть проползающий мимо ярко-красный шлейф - ткань с шорохом волочилась по полу, поблескивая широкой золотой каймой.

– Где мои носилки, о Зухайр?
– донесся с порога лавки сварливый женский голос.

– А вот, госпожа, извольте пожаловать!..

– А вот кому розовой воды!..
– заорали на улице.

Кармат улыбнулся и одним точным движением взрезал аптекарю горло.

Занавеска в полукруге арки лениво обвисла. Кованая решетка балкона медленно нагревалась под неярким солнцем. Утренний свет быстро затянуло перистым маревом, и белесый кругляш небесного светила мягко просвечивал сквозь облака. Где-то далеко над морем тучи расходились, и яркие лучи шатром стояли между небом и водой.

На замыкавшем квадрат двора крытом мостике-галерее никого не было. Его резные перила, желтый камень низеньких колонн, крутой черепичный скат кровли словно плыли внутри пустой далекой панорамы - усадьба стояла на высоком холме и глядела на море, словно с чем-то прощаясь.

По нижней галерее кралась, то и дело озираясь, полосатая кошка.

Внизу мерно плескался фонтан. Мрамор небольшой круглой чаши на высокой ножке тепло поблескивал под солнцем. Фонтан казался странно одиноким в пустом желтом квадрате двора.

Угу-гу. Угу-гу. В ветвях старого кипариса копошилась горлица. Угу-гу.

Аль-Мамун глубоко вздохнул. И положил ладонь на колено сидевшей рядом с ним женщины.

Он знал ее уже девять лет. Девять лет, подумать только. Девять лет назад он вошел в тот дом в западном квартале Нишапура - махалля издавна славился своими школами певиц и лютнисток. Абдаллах еще не был наследником. И правителем Хорасана тоже не был. Он был обычным богатым повесой восемнадцати лет отроду, проматывающим щедрые денежные подачки матери: содержание, положенное ему как сыну Харуна ар-Рашида, Абдаллах спускал в первые же месяцы после получения годовой выплаты - так что материно воспомоществование приходилось как нельзя кстати. В особенности в Нишапуре - городе, где даже завзятый постник и святоша превращался в кутилу и мота. Ах, нишапурские ночи в садах... А попойки - на качающихся над темной водой лодках, под смех лютнисток...

Абдаллах заметил ее среди других девушек - сразу же. Тогдашний друг его, Рафи ибн Хамза - коренной нишапурец и такой же бесстрашный искатель наслаждений - изрядно набрался и принялся выспрашивать хозяина о девушке: "Что за смуглянка? Берберочка? У-ууу, как сладко... и давно ее привезли из Магриба?..." А хозяин лишь улыбался и подливал вина. Придя в следующий раз, Абдаллах не увидел Нум - она пела в каком-то доме. Набравшись финиковым вином до головокружения, юноша расхрабрился и написал свое первое в жизни любовное послание. А потом еще одно. И еще. А ибн Хамза, у которого везде были свои люди и сводни, таскал их в тот дом и передавал Нум через знакомую невольницу. На четвертое письмо Нум ответила.

Он ей послал вот такие строки:

А она вывела на тонкой нишапурской бумаге: