В темнеющем саду цвиркала сойка, с террасы из клетки ей отвечал раскормленный скворец.

– Навруз наступит - отпустим, - кивая в сторону бормочущей птицы, пояснил хозяин усадьбы, почтенный Айман.
– Канареек на женской половине тоже надобно повыпускать, по утрам поют, когда спать охота...

Сыто жмурясь, Хунайн переглянулся с Марвазом: вот ведь живет человек, по утрам канарейка ему спать мешает. Видать, не спешит почтенный Айман вставать вместе с солнцем...

Четверо сыновей хозяина - все, как один, здоровенные лбы - сидели за спиной отца и тоже сыто отдувались. Похоже, у местных забот было меньше, чем у праведников в раю - ни за скотиной ходить, ни в поле ковыряться их не тянуло. Кстати, к Айману еще и гости пришли, из дома выше по склону, и принесли жирного барашка и мешок здоровенной, коричневой внутри хурмы. Сытно здесь живут, в этом Хамаде, сытно, ничего не скажешь.

– Скоро призыв на молитву, - прихлебывая из своей пиалы, улыбнулся хозяин.

И точно - в густеющей синеве вечера поплыл над садами протяжный распев муаззина.

Потягиваясь и едва не шатаясь от количества съеденного, Хунайн пошел с террасы с кувшином в руке - гостям омовение предложили совершить у выложенного синими изразцами прудика с разноцветной мозаичной оградкой. Хозяин с семьей и приятелями плескались водой из альхиба с другой стороны двора.

Поливая на ноги, куфанец вдруг понял, что слышит нечто странное. В ветвях все так же возились птицы, выше по склону старательно кричал муаззин - в башне альминара ярким желтым глазом светил фонарь.

Но из-за деревьев явственно слышалось - звяканье. И редкие, хлесткие удары.

Хунайн осторожно поставил кувшин на бортик, тот громко стукнул о плитку.

За спиной тихо кашлянул Марваз.

Переглянувшись с каидом и таким же хмурым, враз насторожившимся Рафиком, куфанец подал знак, отогнув на ладони три пальца - идем посмотреть, все втроем, за деревья.

Пригибаясь и уворачиваясь от низких ветвей яблонь, они заскользили вглубь сада.

Звяк, звяк, звяк, шлеп - тихий вскрик.

Посыпанная песком дорожка открылась неожиданно, Хунайн, как подкошенный, упал во влажную траву, остальные распластались поблизости.

Дорожка тянулась от садовой калитки - раскрытой. И упиралась в ворота длинного низкого сарая - тоже раскрытые.

А по светлеющему в темноте песку с мерным звоном и шарканьем плелись люди. Брякали ножные кандалы, с шорохом загребая пыль и мелкие камни. Закованные, грязные, они шли, глядя прямо перед собой, невидяще уставившись в одну точку, прихрамывая и подволакивая тяжелые ступни. Голые, не считая лохматых тряпок на бедрах, с выпирающими, как прутья корзины, ребрами. Обкорнанные, заросшие неровно стриженными бородами. У многих на спине темнели полосы шрамов - от плетей.

Их пихали и незлобно подхлестывали здоровенные раскормленные детины в полосатых халатах:

– Шевелись!
– шлеп по жалко сведенным лопаткам.
– Шевелись!
– шлеп по худой хребтине.

– Скоты...
– сердито пробормотал вставший недалеко от лежавшего в траве куфанца надсмотрщик.
– Еле плетутся, мы ж на молитву не успеем...

– Мотыги складывам справа!
– шлеп, шлеп.

Шаркающие и позванивающие тени сгибались и с бряканьем валили в кучу садовый инструмент. И исчезали в черном проеме раскрытых ворот сарая.

– О Всевышний!
– выдохнул лежавший рядом Марваз.

Хунайн хотел было показать ему кулак - чего, мол, шипишь, но проследил взгляд ятрибца и не стал грозиться: о Всевышний.

В толпе рабов брели и женщины - такие же изможденные и грязные, с черными худыми ногами и обстриженными волосами. На некоторых сверху намотаны были тряпки - а некоторые и тряпками не прикрылись. Плоские груди бесстыдно болтались, на чумазых лицах не отражалось ни единой мысли. Рабыни плелись, подволакивая ноги, подобно тощим козам с пустым, выдоенным выменем. Женщин сковывала одна длинная цепь - на нее нанизали чуть ли не с дюжину несчастных.

Бормоча ошалелые молитвы, Хунайн со спутниками забыли об осторожности - и подскочили на четвереньки, когда над ними прозвучало заботливое:

– Почтеннейшие, вам где коврики-то стелить?

Куфанец быстро вскарабкался на ноги и уставился в улыбающееся лицо хозяина усадьбы:

– А-ааа?..

– На молитву пора, - покивал тот чистой муслиновой чалмой.
– Просим вас, уважаемый, быть этим вечером нашим предстоятелем.

– Ааааа...

И Хунайн, не в силах выдавить ни слова, обернулся к дорожке.

В сарай загоняли последних невольников - кашляющего, вздрагивающего острыми плечами светлокожего мужчину и полуголую женщину, почему-то с обрывком веревки на шее.

– Там... женщины...
– глупо выдавил куфанец, так же глупо тыча в закрывающиеся с громким скрипом дощатые створы.

– Ах, женщины!
– расцвел хозяин.
– Ну что вы, почтеннейший, разве это женщины? Это рабочая скотина. Их при сборе плодов к деревьям приходится привязывать - чтоб не толкались и не разбредались, до того тупы. Женщины ждут вас в доме! Я велел умастить и приготовить для вас трех самых красивых рабынь. Нам ничего не жалко для наших храбрых освободителей, о достойнейшие из потрясателей копий!..