27-я Омская дивизия наступала вдоль Сибирской железной дороги прямо на Новосибирск (Новониколаевск), слева от нас на Томск продвигалась 30-я Иркутская дивизия, справа — 35-я Сибирская. Это были вполне надежные соседи, испытанные уже в совместных боях. 35-й дивизией командовал бывший командир одной из наших бригад К. А. Нейман, а 30-й — А. Я. Лапин, бывший командир нашей бригады, 26-й Златоустовской дивизии. Нейман воевал с нами от самой Казани, был отважным, инициативным командиром. Он принимал участие в освобождении Уфы зимой 1918 г. и Златоуста — летом 1919 г. Лапина мы знали по челябинским боям, его 3-я бригада не раз нас выручала. Пожалуй, это был самый молодой начальник дивизии — ему тогда едва исполнилось 20 лет. В 30-й дивизии служил тогда бывший каргапольский драгун, а ныне маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский.

Наш командный состав был также известен каждому бойцу. О командире дивизии Блажевиче мы много слышали еще в 1918 году, когда он командовал лучшим в дивизии 242-м Волжским полком, а затем — 3-й бригадой. Будучи помощником начальника дивизии, Блажевич организовывал переход через Урал, принимал участие в освобождении Омска. Бывший подполковник царской армии, он с первых дней революции безоговорочно встал на ее сторону и честно сражался за революцию. С виду несколько суровый, Блажевич обладал сильной волей и был популярен в массах своей справедливостью: «Тверд и справедлив, требователен и отзывчив», — говорили о нем бойцы.

Не меньшей любовью бойцов пользовался и комиссар дивизии старый партиец из подпольщиков А. П. Кучин, один из руководителей Уфимской большевистской организации, еще юношей участвовавший в революции 1905 года. Огромный опыт партийной работы, теснейшая связь с бойцами делали его авторитет среди красноармейцев непререкаемым.

Вот такие руководители вели бойцов трех наших дивизий на Новониколаевск. Нам пришлось преследовать остатки 2-й армии Войцеховского и 3-й армии Каппеля. Каппелевцев мы знали еще по Казани, а «войцеховчиков» — по Челябинску. До нас доходили слухи, что к Томску вышла 1-я армия Пепеляева. Всех этих «китов» колчаковского войска мне пришлось увидеть при любопытных обстоятельствах. Как-то мы заняли одно село недалеко от Татарска. Я с разведчиками батареи остановился на ночлег у церковного старосты. Как водится, отогревшись, сели чаевничать. На стене я заметил три лубочных портрета, подошел полюбопытствовать. Гляжу — в полной славе и во всех регалиях Каппель, Войцеховский и Пепеляев. Ну, посмотрел — и к столу. Но хозяина мое любопытство, видимо, встревожило. Он незаметно вылез из-за стола, подошел к стене, на которой висели портреты, прислонился к ней и начал потихоньку, по-за спиной, срывать генералов с гвоздиков. Этот нехитрый маневр заметил наш батарейный весельчак Петя Суздальцев.

— Папаша! Ты зачем там генералов трогаешь? Нехай на стенке повисят, мы их в Новониколаевске на фонарях повесим, как они наших вешали.

В районе Омска пришлось задержаться на несколько дней. Нам, артиллеристам, надо было ставить орудие на сани: на колесах по снегу двигаться стало уже невозможно. За это время белые успели оторваться от нас, и мы догнали их только 19 ноября. 3-я бригада шла с первой линии вдоль железной дороги, непрерывно преследуя белых.

На подходах к Татарску пришлось выдержать серьезный бой с белыми, которых поддерживали два бронепоезда. С одним из них померилась силами и наша Вяземская батарея. Мы заняли огневую позицию недалеко от железной дороги в перелеске. Голые ветки берез, конечно, были плохой маскировкой, но все же кое-как перелесок нас укрывал. Подход поезда был замечен издалека: его выдавал пар, отчетливо видный в сухом морозном воздухе.

Мы не открывали огня, желая подпустить белый бронепоезд поближе. Командир батареи Гордеев разделил огонь батареи: один взвод вел огонь по бронепоезду, другой — фугасными снарядами по железнодорожному полотну, сзади него. Этот маневр огнем принес хороший результат. Белый бронепоезд принял бой с нашим взводом. Но как только белые заметили, что другой взвод накрыл у них в тылу железнодорожное полотно, — бронепоезд пустился наутек: белые побоялись оказаться в ловушке, если бы нам удалось разбить рельсовый путь.

Татарск мы заняли без боя 23 ноября.

По нараставшему сопротивлению белых чувствовалось, что они попытаются нас остановить. А карта подсказывала место, где можно было ожидать серьезного столкновения. Командовавший тогда 3-й бригадой Р. И. Сокк еще в Калачинске, постукивая пальцем по карте, пророчил:

— Вот попомните мое слово: встретят нас колчаковцы где-нибудь у Барабинска огнем.

В самом деле, узкое дефиле между озером Чаны и Васюганьем представляло удобный рубеж для обороны. Здесь именно, на узком участке ст. Тебисская — Юрты Тебисские, и встретили нас 29 ноября колчаковцы. Белое командование стянуло сюда свежие силы — отборную егерскую дивизию и морскую пехоту. Эти части в основном были укомплектованы кулацкими сынками, а морская пехота — юнкерами и гардемаринами военно-морских училищ, сбежавшимися к Колчаку еще в 1918 году. Колчак берег «морскую гвардию» до последнего момента. «Последний момент» настал — и в бой пошли самые отпетые колчаковские головорезы. Дрались они отчаянно, понимая, что для них возврата назад уже нет.

Наши полки, шедшие в наступление на колчаковскую гвардию, отличались необыкновенным мужеством, твердой революционной дисциплиной. Полки 3-й бригады: 241-й крестьянский, в свое время сформированный на Волге из крестьянских партизанских отрядов и добровольцев — членов комитетов бедноты, 242-й Волжский и основном состоял из московских красногвардейцев Замоскворецкого района, 243-й Петроградский — из питерских печатников, этот полк у нас так и звали: «полк питерских печатников». Боевые традиции сражений на Волге, на Урале, под Челябинском были живы в этих полках.

Завязался горячий шестичасовой бой. Обычно колчаковцы редко принимали штыковой удар — показывали спину. Здесь они сами не раз ходили в штыки. В этом бою произошел редкий в боевой практике случай: нашей батарее привелось бить по боевой артиллерии прямой наводкой. Дело обстояло так. Лихой атакой петроградцы захватили Юрты Тебисские. Наша батарея, как обычно, сопровождала свою пехоту «огнем и полозьями» (мы уже успели поставить орудия на сани). Мы с командиром батареи, ткачом Иваном Гордеевым, прискакали на окраину деревни и обмерли: прямо перед нами стояла тоже вырвавшаяся вперед белая батарея и вела беглый огонь по наступавшим с запада цепям волжцев. Сломя голову, полетел наш разведчик к пушкам с приказанием немедленно, на полном ходу, выйти на окраину деревни. Мы не стали дожидаться подхода всех орудий. Как только показалась первая пушка, которую вел орудийный начальник, вяземский бараночник Ляхов, мы сразу же развернули орудие и открыли огонь прямой наводкой по белой батарее. Промахнуться было просто невозможно — и на белогвардейской батарее поднялась паника: номера начали разбегаться кто куда, рубили постромки, вскакивали на коней и удирали. А мы им вслед били и били. Разведчики не выдержали, поскакали на батарею, захватили несколько не успевших бежать беляков. Пленные рассказывали, что первым же снарядом был убит командир батареи и выведен из строя весь расчет правофлангового орудия. Огонь оказался настолько неожиданным, что на батарее поднялась паника, и ее захватила не пехота, а батарея же. Пехотинцы потом любовно подшучивали над нами: