Шрифт:
– Тебе и не нужно об этом говорить. – Она села в обитое бархатом кресло, стоявшее под прямым углом к коллекции рисунков, и перекинула ноги через подлокотник. – У тебя иногда бывает такой необычный вид… ввалившиеся глаза, и, кажется, сегодня одна из таких ночей. Учитывая, сколько сейчас времени, не нужно прилагать особенно много умственных усилий, чтобы понять, что у тебя бессонница.
– Бессонница, – пробормотал он и сделал несколько глотков, – это только часть проблемы.
Он решил подойти к ближайшему книжному шкафу и опереться о него плечом.
Учитывая, что у них разные матери, Регина была сверхъестественно похожа на Элизабет – с такими же большими серыми глазами и изящными чертами лица. Но в отличие от гибких форм Элизабет у их старшей сестры было телосложение статуи, и еще она унаследовала от матери презрение к условностям. В свои тридцать с лишним она не была замужем и не выражала ни малейшего желания изменить свое положение. Если у нее и были любовники, она была настолько скрытна, что Люк ничего об этом не знал.
– Опять дурные сны?
Она скрестила свои изящные голые лодыжки и вопросительно посмотрела на него.
– Дурной сон – в единственном числе. Вариантов у него не бывает.
Голова у Люка болела, и от виски, кажется, легче не стало, но он все равно сделал еще глоток, и внутри у него колечком свернулось тепло.
– Ты мне когда-нибудь расскажешь?
– Нет.
Его голос прозвучал резче, чем он хотел, воспоминание об этом сне было неотвязным и ярким. Она не представляет себе, о чем спрашивает. Для членов его семьи будет лучше, если они ничего не узнают, решил он еще до того, как снова ступил на английскую землю.
– Это могло бы помочь.
Регина не обратила внимания на краткость его ответа.
Он невесело улыбнулся.
– Это могло бы вызвать кошмары и у тебя тоже, а я этого не хочу.
– Мне кажется, тебе следовало бы немного больше беспокоиться о себе и немного меньше – обо всех нас.
– Я Олти, не забывай. – Одна бровь у него выгнулась ироничной дугой. – Это мой долг – заботиться о семье.
– А еще твой долг – вдохновлять молодых повес рисковать всем своим состоянием из-за одной взятки?
Люк потер пульсирующий висок.
– Слухи об этом единственном беспечном поступке страшно раздуты.
– Вот как? – Регина сидела, развалившись в кресле, ее длинные темные волосы рассыпались беспорядочными прядями. – Ты хочешь сказать, что не согласился на это пари и что всю эту историю романтизировали ради сплетен?
Он помедлил, а потом сказал покорно:
– Прежде всего, мне не следовало ни в коем случае ходить в это сомнительное заведение. Полагаю, в тот вечер у меня было неспокойно на душе, и я как-то случайно оказался в этом неприглядном положении.
– Ты мог бы отказаться и не ставить на карту такую огромную сумму.
– Я думал, ты лучше разбираешься в мужчинах такого сорта, как я. – Люк помолчал, глядя в бокал, потом вздохнул. – Согласен, в последнее время я погряз в карточной игре. Давай поговорим о чем-нибудь другом?
– Если хочешь, – Регина расправила складки своего пеньюара. – Что тебе хотелось бы обсудить в эти предрассветные часы?
– Расскажи мне о своей последней работе.
Эта уловка не была оригинальна, но действовала безотказно. Преданность его единокровной сестры искусству граничила с настоящей одержимостью.
Она рассказывала, а он слушал, восхищаясь страстным отношением сестры к ее занятиям; ее мелодичный голос поднимался и падал, с жаром объясняя ему достоинства студий человеческого тела, принадлежащих Леонардо да Винчи, и то, как она черпала в них вдохновение, когда путешествовала недавно по Италии и посещала не только музеи, но также и частные собрания. Он небрежно потягивал виски, пока первый проблеск рассвета не появился за высокими окнами особняка, который он подарил ей в тот день, когда стал наследником отцовского состояния. Регина рассказала, что ее новые наброски запечатлевали моменты реальности – греческий цикламен, у которого только что начали раскрываться бутоны; водяная вуаль водопада, сверкающая над россыпью камней, водопад этот она видела на Кипре; фасад Пантеона в жаркий летний день, великолепный и вечный. Ее талант был неоспорим, и Люк гордился ею и никогда не отрицал родства между ними, хотя она и была незаконной дочерью давнишней любовницы его отца. Эта связь существовала до того, как отец женился, и Люк не винил его за этот опрометчивый шаг.
Он и сам совершал ошибки.
Трудно было изгнать из головы потрясенное лицо Мэдлин. Быть может, именно оно оказалось причиной его сна.
– Я всегда завидовал твоей страсти, – сказал он сестре, когда она показала ему рисунок, изображающий мост Вздохов в Венеции ночью. На рисунке в совершенстве был схвачен блеск луны на воде.
– А я завидую твоей отчужденности, – отозвалась она, снова кладя рисунок на пол. – Но когда ты собираешься положить этому конец?
– Положить конец?