В то же время синтаксис Страховой отличается тяжеловесностью, чувствуемой автором и подчёркиваемой то терминологией — «абсцесс», «эвфемистическими», «аллитерациями», «перифразами» — то длинноватой, чересчур фонетически перегруженной строкой. Стремление выбраться из тяжеловесности проявляется и на содержательном уровне: «не резон весной быть крепостной», ощущение себя чужой на празднике испанской фиесты, мысли о невозможности решиться на физическую измену.

В верлибрической подборке Александра Добровольского — без пунктуации и строчных букв — желание зафиксировать мгновение в его неповторимости, исследовать причины его возникновения. Отсюда — и постоянные мотивы возвращения к корням:

Подборка ленинградца Егора Оронова состоит из отдельных удач, не дотягивающих до попадания в десятку. Так, не претендует на шедевр милое «альбомное» стихотворение, посвященное дочери:

Любопытно стихотворение Оронова «Сизиф», где античный миф интерпретирован через современные реалии («и путеводный твой клубочек / отныне Google или Yahoo»), однако вторично стихотворение про первый снег, неубедительно выглядят и абстрактные обобщения:

Перехожу к прозе в журнале. Рассказы Максима Епифановского — сценки из школьной жизни, воскрешающие ностальгию по советскому детству. Дневниковость повествования, рождающая сопричастность читательскому восприятию, — практически без описания переживаний — помогает создать ощущение присутствия здесь и сейчас, присовокупить к сюжетной ткани собственные ностальгические эмоции. В финальном рассказе герой находит своих одноклассников «В Контакте»: ему приходит предложение от старого приятеля о добавлении в друзья, но герой, вспомнив старый школьный случай, за который до сих пор стыдно, нажимает «отклонить заявку». Есть что-то родное в этом, не правда ли?

Епифановский, пожалуй, самое светлое исключение из правила: проза в этом номере «Невы» отличается тягостным, урбанистически-депрессивным фоном. Городское одиночество выражено в рассказах Марии Скрягиной «Точка весны», написанных внятным, искренним языком в традициях современной эскапистско-реалистической прозы. Героиня, редактор издательства и несостоявшийся поэт, чувствует себя чужой среди встречаемых людей. «Но мои прежние знакомые, поболтав со мной полчаса, осыпав меня с ног до головы добытой в жизни мишурой, уйдут, а я с ужасом пойму: им нет до меня, моих радостей или забот, моих планов или сокровенных мечтаний никакого дела. Никакого. Словно я пустое место». Слиянность с миром, глобальное метафизическое сиротство, груз прожитых лет, одиночество провинциала в большом городе, ощущение во времени поколения конца 70-х — всему этому нашлось место в рассказах Скрягиной. Подбирать нужные слова о её прозе сложно, как не всегда находишь их, когда дело касается чего-то дорогого и близкого. Просто читайте.

Проза Владислава Кураша — апология низовых сторон жизни: в криминально-приключенческом рассказе «Айда в Америку!» побег двух молодых людей за красивой жизнью заканчивается трагически. Однако надежда в мире Кураша присутствует — у героя остаются жена и ребёнок, выросший похожим на него, а в рассказе «На передовой» героя, почти спившегося бродягу, спасает старый приятель, помогая ему выпутаться из передряг. Жуткие реалистические картины войны — в прозе Галины Лахман: 15-летняя Нюша, забеременевшая в результате изнасилования немецкими солдатами, через всю жизнь проносит ненависть к немцам. Перед смертью она завещает коробку с наградами пареньку, которому общение с бывшей фронтовичкой помогает стать нравственно выше — таким образом показывается контраст военного и нынешнего поколения. В сочинениях Валерия Айрапетяна о жизни медиков, наполненных физиологизмами и циничным «врачебным» стёбом, как антитеза возникает любовь, тоска, возникшая после расставания, и чистота. Рассказ Айрапетяна «Обстоятельства», близкий по эстетике к Владимиру Сорокину, через сортирный юмор — сценка в клозете — раскрывает вечную для русской литературы проблему маленького человека, которым на этот раз стал 40-летний холостяк Степан Ложкин. Подражателен рассказ Анатолия Бимаева «История одной картины», напомнивший по эстетике хемингуэевский «Старик и море».

В разделе публицистики Ирина Чайковская рассказывает об Италии, увиденной глазами россиян, которые были приглашены туда ректором Анконского университета и его женой. Критика на этот раз представлена работами магистрантов, специализирующихся по программе «Критика и литературное редактирование», о лауреатах главных литературных премий — Елена Нестеренко об Эдуарде Кочергине («Национальный бестселлер»), Ульяна Палилова о Елене Чижовой («Русский Букер»), Артём Филатов о Леониде Юзефовиче, Дарья Хабарова об Александре Терехове («Большая книга»), Мария Трощило о менее известном Евгении Лукине с романом «Странник». Несмотря на то, что рецензии для большинства авторов — дебют, выполнены они вполне профессионально. Рубрика «Петербургский книговик» посвящена материалам Аллы Полосиной о гендерных воззрениях Льва Толстого и Елены Глушанской об Александре Павловиче Чехове («Брат вышеупомянутого…»), а также исследованию Игоря Ефимова о загадочных падениях самолётов зимой и архимандрита Августина об армянской христианской общине в Петербурге. Завершается номер рубрикой Елены Зиновьевой «Петербургский книговик» о свежих книгах, вышедших в северной столице.

Основную часть материалов первого номера журнала критики и литературоведения «Вопросы литературы» (январь-февраль 2011) занимают статьи, посвящённые проблемам жанра. Номер открывается капитальным трудом доктора филологических наук, профессора Сергея Бочарова «Два ухода: Гоголь, Толстой». Литературовед вступает в диалог с Павлом Басинским, в книге которого «Бегство из рая» (М.; «Астрель»; «АСТ», 2010), по его мнению, «решительный пересмотр классической формулы становится пунктом едва ли не центральным». Бочаров считает, что «не художник Толстой герой этой книги. […] Герой этой книги — Толстой-семьянин и чувственный человек, божество яснополянского рая и его разрушитель, и во всём этом крупном образе — человек религиозный и философский. Такого героя мы получаем от Павла Басинского и о нём узнаём от автора много. Только не о Толстом-художнике…» На этом аспекте фигуры художника Бочаров и сосредотачивает внимание, сопоставляя Толстого с Гоголем, сравнивая отход от художественного слова к слову прямому и личному и того, и другого.