Журнал «День и ночь» 2011-03 (83)
вернуться

Чучилина Римма Петровна
Шрифт:
* * *
Осенние листья по ветру кружат, Осенние листья в тревоге вопят: «Всё гибнет, всё гибнет! Ты чёрен и гол, О лес наш родимый, конец твой пришёл!» Не слышит тревоги их царственный лес. Под тёмной лазурью суровых небес Его спеленали могучие сны, И зреет в нём сила для новой весны.
* * *
Она ещё едва умеет лепетать, Чуть бегать начала, но в маленькой плутовке Кокетства женского уж видимы уловки: Зову ль её к себе, хочу ль поцеловать И трачу весь запас ласкающих названий — Она откинется, смеясь, на шею няни, Старушку обовьёт руками горячо И обе щёки ей целует без пощады, Лукаво на меня глядит через плечо И тешится моей ревнивою досадой.
* * *

Ангел и Демон

Подъемлют спор за человека Два духа мощные: один — Эдемской двери властелин И вечный страж её от века; Другой — во всём величьи зла, Владыка сумрачного мира: Над огненной его порфирой Горят два огненных крыла. Но торжество кому ж уступит В пыли рождённый человек? Венец ли вечных пальм он купит Иль чашу временную нег? Господень ангел тих и ясен: Его живит смиренья луч; Но гордый демон так прекрасен, Так лучезарен и могуч!
* * *
Вдохновенье — дуновенье Духа Божья!.. Пронеслось — И бессмертного творенья Семя бросило в хаос. Вмиг поэт душой воспрянет И подхватит на лету, Отольёт и отчеканит В медном образе — мечту!

Георгий Маслов

На часах

Имя Георгия Владимировича Маслова мало кому известно; оно и останется в тени, потому что Георгий Маслов умер в 1920 году на больничной койке в Красноярске, не достигши и 25 лет. […] Я помню Маслова по пушкинскому семинарию Петербургского университета. Здесь он сразу и безмерно полюбил Пушкина и, хотя занимался по преимуществу изучением пушкинского стиха, но, казалось, и жил только Пушкиным. […] Маслов жил почти реально в Петербурге 20-х годов XIX века. Он был провинциалом, но вне Петербурга он немыслим, он настоящий петербургский поэт.

Юрий Тынянов

Кн. Куракину

Носили воду в декапод Под дикой пулемётной травлей. Вы рассказали анекдот О вашем предке и о Павле. Не правда ль, странный разговор В снегу, под пулемётным лаем? Мы разошлись и не узнаем, Живём ли оба до сих пор. Но нас одна и та же связь С минувшим вяжет. А кто о нашей смерти, князь, На родине расскажет? Мы приехали после взрыва. Опоздали лишь на день. А то погибнуть могли бы. Смерть усмехалась криво Их безглазых оконных впадин. И трупов замёрзших глыбы Проносили неторопливо… Но мы равнодушны к смерти, Ежечасно её встречая, Но я, проходя, — поверьте — Думал только о чае. Добрели мы до семафора, Свободен путь, слава Богу. Ну, значит, — скоро Можно опять в дорогу. Скорбно сложен ротик маленький. Вы молчите, взгляд потупя. Не идут к вам эти валенки, И неловки вы в тулупе. Да, теперь вы только беженка, И вас путь измучил долгий, А какой когда-то неженкой Были вы на милой Волге! Августовский вечер помните? Кажется, он наш последний. Мы болтали в вашей комнате, Вышивала мать в соседней. Даль была осенним золотом И багрянцем зорь повита, И чугунным тяжким молотом Кто-то грохотал сердито. Над притихнувшими долами Лился ядер дождь кровавый, И глухих пожаров полымя Разрасталось над заставой. Знали ль мы, что нам изгнание Жизнь-изменница сулила, Что печальное свидание Ждёт нас в стороне немилой? Вот мы снова между шпалами Бродим те же и не те же. Снег точёными кристаллами Никнет на румянец свежий. И опять венца багряного Розы вянут за вокзалом. Что ж, начать ли жизнь нам заново Иль забыться сном усталым? Сжат упрямо ротик маленький, Вы молчите, взгляд потупя… Не идут к вам эти валенки, И неловки вы в тулупе.

Всеволод Рождественский

В зимнем парке

1

Через Красные ворота я пройду Чуть протоптанной тропинкою к пруду. Спят богини, охраняющие сад, В мёрзлых досках заколоченные, спят. Сумрак плавает в деревьях. Снег идёт. На пруду, за «Эрмитажем», поворот. Чутко слушая поскрипыванье лыж, Пахнет ёлкою и снегом эта тишь И плывёт над отражённою звездой В тёмной проруби с качнувшейся водой.

2

Бросая к небу колкий иней И стряхивая белый хмель, Шатаясь, в сумрак мутно-синий Брела усталая метель. В полукольце колонн забыта, Куда тропа ещё тиха, Покорно стыла Афродита, Раскинув снежные меха. И мраморная грудь богини Приподнималась горячо, Но пчёлы северной пустыни Кололи девичье плечо. А песни пьяного Борея, Взмывая, падали опять, Ни пощадить её не смея, Ни сразу сердце разорвать.