Она сказала, что ей будет очень тяжело без Сеймура, но она окончательно решила расстаться с ним.

— Я ухожу, — сказала Марьям. Сеймур слушал ее, продолжая неподвижно сидеть за столом. Он слушал с застывшим лицом, ни разу не перебив ее, и ничего не спросил, после того как она замолчала. С пронзительной тоской он почувствовал, что ему не хочется жить. Он видел, как она встала с кровати, подошла к столу и, сев напротив, уставилась на него долгим внимательным взглядом. — Плохо тебе? — тихо сказала она. — Не переживай так, не надо. — Не дождавшись ответа, Марьям встала с кровати, подошла к Сеймуру и, обхватив обеими руками его голову, заплакала. Она рыдала так, как будто от горя у нее разрывается сердце.

Сеймур гладил ее, говорил ласковые слова и просил успокоиться. Говорил он с трудом, потому что перехватило горло. Постепенно она перестала плакать и стала, как всегда, длинно и путано рассказывать. — Ты не переживай. Теперь я поняла, что делать. Я как та раненая кошка, все время от боли бросаюсь из стороны в сторону, а теперь успокоилась. — Марьям вытерла слезы и улыбнулась. — Ты, наверно, видел, у нас в лаборатории живет кошка. Никто не знал, что по ночам, когда холодно, она забирается в газовую печь и там спит в теплом дымоходе. В то утро зажгли газ, когда она была в печке. Это было ужасно, слышать, как в печке кричит перепуганная кошка. Она сильно обгорела. Когда она выскочила, шерсть на ней тлела. Она металась по лаборатории, но в руки никому не давалась, и никто ей не мог помочь. От боли она не соображала, что делает, бросилась на окно и разбитым стеклом порезала морду и лапы. И тут в лабораторию вбежала кухонная посудомойка. Кошка как будто ее ждала, сразу вспрыгнула к ней на руки, и они обе — эта несчастная кошка и пожилая посудомойка Сара — плакали вместе. Фаталиев отвел их в медпункт, там кошке сделали укол, смазали обезболивающей мазью и обернули полотенцем. Сара носила ее на руках, плакала от жалости и убаюкивала как ребенка. Я тоже как та кошка, до прихода сюда не могла найти себе места, и помочь мне никто не мог. Думала, сойду с ума. Только сейчас я наконец-то поняла, что, кроме тебя, мне никто не нужен. Теперь я знаю, без тебя я умру. Ты мое спасение, ты моя жизнь. Только ты.

Они сидели, прижавшись друг к другу в темной комнате, освещенной только тусклым пламенем топки, и молчали. Слышно было, как, забившись под стол, похрапывает Алби.

— А что с кошкой? — спросил Сеймур, когда она собралась уходить.

— Только ты не смейся! — предупредила Марьям, в полумраке глаза ее светились, и почему-то показалось, что она похожа на кошку.

— Над чем? — удивился Сеймур.

— Не знаю… — нерешительно сказала она. — Кошка оказалось беременной, через месяц она родила двух здоровых котят.

Сеймур все-таки рассмеялся.

Наступила жара, и Сеймур большую часть суток проводил на воздухе, под навесом, сооруженным им в задней части котельной, недоступной глазу редких прохожих. Они пришли вдвоем, Назимов и Фаталиев. Сеймур провел их под навес и усадил за стол, который он перенес сюда из кочегарки. Алби приветствовал гостей заливистым лаем и размахиванием хвоста.

В этот приезд Назимов показался Сеймуру непривычно оживленным.

— Может быть, пойдем ко мне в лабораторию и поговорим там? — предложил Фаталиев.

— Зачем? Здесь прохладно, нет посторонних. Хорошие вести можно сообщить где угодно, хуже они от этого не становятся, — сказал Назимов.

Вести, привезенные Назимовым в планшете, действительно показались Сеймуру неправдоподобно хорошими.

Сеймур не поверил своим ушам, когда узнал, что он амнистирован и в скором времени полностью будет восстановлен в правах.

— То есть теперь я могу отсюда уехать и встречаться с кем хочу? — спросил он.

По всему было видно, что Назимов доволен. И хотя он разговаривал официальным тоном, чувствовалось, что происходящее приятно и ему.

— Само собой, с этой минуты куда хотите. Завтра, например, я вам советую съездить в Баку и в управлении МГБ получить документы и валюту, изъятые у вас при пересечении границы в 1951 году представителем органов государственной безопасности в Бресте. Изъятую валюту вы можете получить в рублях по курсу, предусмотренному законом.

— Поздравляю! — сказал Фаталиев, всем своим видом излучая радость. — Сеймур, вы не представляете себе, как это важно, что вы восстановлены в гражданских правах.

— Все это неожиданно и поэтому особенно приятно. Но мне очень хочется, чтобы мне вернули боевые награды, — сказал Сеймур. — Для меня, может быть, это самое главное.

— Да, да, да, — ответил Назимов и потупил взгляд, — насчет наград разговора пока не было… Извините, странный вы человек. Вам только что сообщили, что вы свободный человек. Остальное приложится. Можете вот прямо сейчас уйти, уехать отсюда.

— Куда?

Назимов развел руками.

— Я думаю, и этот вопрос прояснится в ближайшее время. Больше ничего вам сказать не могу. Не имею права раньше времени.

После ухода Назимова и Фаталиева Сеймур включил радио. Спустя час в дверь постучали особым бодрым стуком, пришел Аслан.

— Говорят, ты от нас переезжаешь? — спросил он, выставив на стол бутылку коньяка и плитку шоколада. Кусок докторской колбасы он отдал Алби.

— Кто говорит?

— Народ говорит, в лице профессора Фаталиева. Кстати, что ты думаешь об этом человеке? — он показал Сеймуру на репродуктор, из которого доносилась речь Хрущева.

— Сообщаю тебе официально, я ему благодарен. И я знаю, что миллионы людей ему благодарны за то, что он вернул их к человеческой жизни. Они готовы на него молиться. Больше ничего о нем не знаю. Я в политике не разбираюсь.