Шрифт:
Пока бежали к нему люди, он уже сдернул с себя майку, разорвал ее и тугим жгутом перетягивал ноги...
(В истории болезни я прочел:
«Доставлен в тяжелом, предшоковом состоянии. Большая потеря крови. Правая нога разможжена ниже одной трети голени и держится на обрывках ткани. Разможжена также значительная часть левой стопы...»)
Первым подбежал постовой.
— Возьми мой пистолет, Герасимов, — сказал Безуглов. — И звони в райотдел. Чтобы Аршадского перехватили.
— Сергей Федотыч, надо ж вам помочь...
— Приказываю!
Подбежали рабочие, ремонтировавшие путь. Их бригадир сказал:
— Электричка на Москву через полчаса. Но с минуты на минуту пройдет дальневосточный. Остановим.
Остановили экспресс.
И он сделал еще одну непредвиденную остановку перед Москвой — на Яузе. Там, где железнодорожная больница.
...Крепчайшими нитями, не рвущимися, рассчитанными на огромную нагрузку, сшит этот человек. Не оборвалась и четвертая, самая тоненькая ниточка, на которой повисла его жизнь.
Газовая гангрена. Шесть труднейших операций. Полтора года по больницам. Протезы, костыли. И — гантели, турник, велосипед. А теперь и «Запорожец». Но предпочитает пешком. Без костылей. Машиной только на дальние расстояния. Вот в Мелекесс собирается на «Запорожце». Почему в Мелекесс? А там, в Приволжье, пионерская дружина имени капитана Безуглова. Давно обещал приехать, ждут его школьники. Он и сам ведь недавний школьник: пока лежал в больнице, закончил 9-й и 10-й классы...
Он по-прежнему в милиции. Ну, не на оперативной, конечно, работе, не участковым. В паспортном отделе.
...Я в тот раз, приехав к Безуглову, рассказал ему о случае в метро. Об инвалиде.
— Не инвалид это, — сказал Сергей Федотыч. — Урод. Моральный урод...
Владимир Малыхин
ОГОНЬ СЕРДЦА
Крепость кетменя проверяется в поле.
Доблесть человека проверяется в делах. И если дела — россыпи щедрот горячего сердца, они оставляют след в жизни и памяти народа.
1 мая этого года я был в Ургенче. По главной площади мимо трибун катился поток праздничной демонстрации. В колоннах несли большой портрет незнакомого мне человека. Кто это?
Стоящий рядом мужчина поднял удивленно-укоризненные глаза и строго ответил:
— Николай Алексеевич Шайдаков!
Я сказал, что впервые приехал в Хорезм. Собеседник смягчился и рассказал: Шайдаков, чарджуйский рабочий, коммунист, в 1920 году пришел во главе красноармейских отрядов на помощь труженикам Хорезмского оазиса, восставшим против гнета ханов, хакимов, мухурдаров [11] .
С тех пор минуло много времени.
Несколько лет назад Шайдаков умер.
11
Хаким — правитель округа. Мухурдар — родовой вождь.
Но память о нем живет в народе.
Биографии слагаются из действий и помыслов людей.
Бывает: прожитые годы — словно недолетевшие до цели стрелы.
Но есть другая жизнь — вся на переднем крае, где подвиг обычен, где сильнее оружия разит огонь сердца.
О таком нашем современнике и будет рассказ.
Мы говорим: тяжесть старой, дореволюционной жизни. Но всегда ли представляем себе эту тяжесть?..
Рахим Атаджанов познал ее очень рано.
Умер отец. Он еще не похоронен, гроб вынесен к арыку, на середину улицы. А через дощатую калитку дувала во двор уже вошел аксакал [12] и предъявил расписку: за чайрикером [13] Атаджаном остался долг. У семьи умершего нечего было взять. Тогда аксакал выгнал ее из дома.
В безутешном горе стояла мать с ним, трехлетним Рахимом, и его старшей сестрой у гроба отца.
...Шел 1913 год.
В году том с шумом и блеском отметил официальный Санкт-Петербург трехсотлетие империи «белых царей» Романовых. А здесь, в царской полуколонии, упивался властью хивинский хан — жестокий Исфендиар. Население на этой полосе земли, зажатой двумя среднеазиатскими пустынями — Черными и Красными песками, испытывало невиданный голод. Страшная засуха обрушилась на оазис: помертвели каналы, запустели поля.
12
Аксакал — старшина.
13
Чайрикер — поденщик.
Несчастье — удел бедняков. Нужда что песок на ветру, она иссушала людей, бороздила морщинами лица.
Маялась мать, за самую черную работу бралась. Но заработанных денег не хватало, чтобы прокормиться с детьми.
Сестра тринадцати лет пошла замуж.
Рахим сызмальства стал пасти байский скот.
Шло время...
Как набат, ворвались в эту, казалось бы, беспросветную жизнь вести о революции в России. Донеслось неслыханное: «Кто был ничем, тот станет всем!» Мир насилия рушился.