Город рос и менялся на его глазах. Он хорошо помнит его одноэтажным, грязным, захолустным. Теперь на месте кривых и пыльных улиц пролегли широкие и прямые, как стрела, магистрали, поднялись ввысь этажи новых домов. Городу давно стало тесно в старых границах, и он перешагнул их, раздался вширь. Всякий раз, когда Абрамян едет по родному городу, он преклоняется перед умом и золотыми руками людей, которые сотворили это чудо.

Когда-то Абрамян мечтал быть строителем. Он и теперь искренне завидует тому, кто может сказать: «Этот дом строил я», «Здесь был пустырь, теперь стоит школа. Эту школу строил я вот этими руками». Но всю жизнь Хачик Багдасарович проработал в милиции. И нисколько не жалеет, ибо понимает, как нужна его работа людям. Ведь ежели разобраться, то в новом облике Еревана есть его, Абрамяна, кирпич, и не без его участия зажглось то электрическое зарево, которое стоит теперь над всей Араратской долиной. Обезвреживая бандитов, хулиганов, казнокрадов, он помогает и строителю, и ученому, и виноградарю.

...Летит машина навстречу ночи. По сторонам безмолвно застыли высокие тополя. Давно остался позади Ереван. А дорога еще длинная. До села, где произошло убийство, не менее ста двадцати километров. Хачик Багдасарович там не раз бывал. Да вряд ли в Армении сыщется место, куда бы не забрасывала Абрамяна его беспокойная профессия.

Вначале Абрамян ездил, конечно, не на автомобиле — на маленьком, невзрачном коне по кличке Байкал. Пришел он в милицию в двадцать восьмом году. Был он тогда молод, горяч, полон благородного негодования к «паразитам» и не имел ни малейшего понятия, как с этими паразитами бороться.

Он думал: дадут ему лихого коня, шашку да наган и пошлют вместе с такими же отчаянными молодцами-комсомольцами рубить головы бандитам и прочей «контре». Ему действительно сразу дали коня и наган. Только конь оказался заурядной клячей, а наган долгое время болтался на боку без всякого применения. В операции Хачика не брали. Занимался он самой обыкновенной работой: переписывал бумаги, ездил с пакетами, иной раз ставили его у дверей КПЗ, где содержались преступники.

Лишь когда он малость пообтерся, когда голова немного поостыла, когда он научился сдерживать себя, ему сказали:

— Вот теперь, пожалуй, можно и на операции.

Его боевым крещением был бой с бандой, орудовавшей неподалеку от границы. Укрывшись в глухих горах, бандиты время от времени спускались в долину, и тогда рекой лилась кровь. Они грабили, убивали, не щадили ни женщин, ни детей.

Однажды — это было ранней весной — бандитов выследили. Тотчас же был снаряжен конный отряд: двенадцать милиционеров и двадцать пограничников. Задача — найти банду и разбить ее. Среди всадников был и вихрастый парень, которого никто в отряде по фамилии не называл, все звали просто Хачиком.

Несмотря на молодость, Хачик в бою показал себя молодцом. Он не то чтобы не трусил — в первый раз любому бывает страшновато, — но он больше всего боялся, как бы товарищи не посчитали его трусом. Бой был горячий, продолжался трое суток. Вместе с другими Хачик стрелял, менял позиции. Правда, стрелял он тогда плоховато, и вряд ли кто из бандитов пострадал от него.

Когда у бандитов кончились патроны, когда пограничники здорово потрепали их, бандиты подняли руки. Хачик знал, что лежачего не бьют. Но у него чесались руки, и он еле сдержал себя, чтобы не помахать клинком над паршивыми головами.

После этого боя Хачика перевели в уголовный розыск. И тогда начались горячие денечки. Жизнь его проходила в седле. Со своим конным отрядом, в котором он был рядовым бойцом, Абрамян носился из района в район, гонялся за бандитами, которых в ту пору было еще много, особенно в пограничной зоне.

Трудно ли приходилось? Конечно, нелегко. Иной раз так уставал, что засыпал на ходу и падал с коня. Но никогда не ныл. Ему нравилась походная кочевая жизнь, еще нравилась куртка-кожанка и буденовка, в которых он тогда щеголял и в которых чувствовал себя настоящим конармейцем. А ведь в те годы, когда еще не остыло горячее дыхание недавней гражданской войны, боец-буденновец был настоящим идеалом для таких вот вихрастых комсомольцев, как Абрамян. Они буквально бредили подвигами буденновцев, огорчались, что поздно родились.

Хачик часто ловил на себе восхищенные взгляды друзей. Они откровенно завидовали ему. Иной раз замечал он, что и девчонки смотрят на него по-особенному. Но в ту пору он не интересовался девчонками, пусть этим занимаются маменькины сынки и гимназисты.

Было не только трудно, но и опасно. Опасность всегда жила рядом, а подчас жизнь его висела буквально на волоске, как в том случае, который и сейчас, спустя много лет, не изгладился из памяти.

Случилось это в тридцатом году. В селе Старый Башкент кулацкая банда зверски расправилась с советскими активистами, убила прокурора и председателя райпотребсоюза. На розыски убийц выехал Абрамян с тремя милиционерами. По дороге они встретили группу мужчин, по виду крестьян. В действительности же это были те самые кулацкие бандиты. Один из милиционеров узнал среди «крестьян» своего односельчанина, который, по его сведениям, был связан с бандитами. Но струсил и промолчал.

Мило поговорив с «крестьянами», милиционеры проехали в село, к месту преступления. Там им сказали, что убийцы недавно ушли той самой дорогой, по которой приехали милиционеры. Абрамяну и в голову не пришло, что они час назад беседовали с преступниками. И вот эта беспечность, трусость товарища чуть не стоили жизни и Абрамяну и другим милиционерам.

На обратном пути милицейский наряд совершенно неожиданно наткнулся на засаду. Хорошо, что бандиты оказались неважными стрелками, иначе Хачику не сносить бы головы.