Шрифт:
Ничего удивительного не было в том, что Ляттимяги, как и Хаависте, как, наверняка, и Риммелю, хотелось, чтобы не было никакой связи между ударом, который нанесли Павленкову, и его смертью.
Хаависте перелистал протокол показаний Кууска. Нашел нужное место и прочел вслух:
— «Если бы была ссора, я бы наверняка услышал. Врагов, по-моему, у Павленкова не было, ни с кем он не ругался». Значит, вот так, здорово живешь, подошел кто-то, ударил — и нет человека. Трезвый так не поступит.
— Кровоподтек справа, выходит, ударил левша, — сказал Ляттимяги, опускаясь в кресло, в котором обычно сидели посетители, приходившие к нему.
Хаависте усмехнулся: «Не сомневается». И еще привычно отметил: «Думает, как искать». Давно уже в районе не было серьезных преступлений. Наверное, потому, что ни одно преступление — большое или маленькое — не оставалось не раскрытым. Хаависте невольно тронул китель на груди, там, где в парадных случаях висели ордена, и покраснел. Еще и полугода не прошло, как он получил второй орден Красного Знамени, и как раз за то, что район — самый спокойный в республике. И вот, пожалуйста, убийство! Дикое, непонятное убийство!.. Черт побери, и из этого Рейна Угасте того и гляди преступник получится. Перед глазами встало опухшее, с расплывшимися чертами лицо пожилого человека, взгляд исподлобья, и в ушах прозвучало: «На свои пью».
Скрипнула дверь, вошел Эрих Риммель:
— Сотрясение мозга и перелом основания черепа.
— Что будете делать?
Ляттимяги повторил:
— Левша, может быть, боксер.
— Маловато.
— Почему его ударили? — задумчиво произнес Рим-мель. — Сам он был трезвый.
Хаависте пододвинул листок бумаги Ляттимяги. Тот записал:
«1. Причины драки (опрос родных, знакомых, взаимоотношения с окружающими)».
Потом поднял глаза:
— Не говорил ли он с кем-нибудь в магазине? Кууск мог не заметить.
Хаависте молча кивнул головой. На листке появилась еще одна строка:
«2. Возможные свидетели (магазин, почта, жильцы близлежащих домов)».
— Пиши: «3. Сообщение в газету с просьбой к возможным очевидцам дать показания».
— Разговоры пойдут. — Карандаш замер в руках Ляттимяги.
— Пиши, пиши. Думаешь, сейчас их нет? Домой придешь и то вопросами засыплют. — Хаависте встал, надел шинель и попрощался. — Вечерком позвоните.
2
Странное дело. Но по дороге в Йыгева он думал не о поисках убийцы, а о том, что Хилью, жену Никифора Павленкова, теперь будут называть «молодая вдова», что, наверное, они весело встретили Новый год, что еще вчера говорили слова, понятные только им двоим. А сегодня она — вдова. Ему не только ни разу не пришла в голову мысль об убийце, но он не ощущал даже намека на азарт, который обычно охватывал его, когда начинался поиск преступника. «Старею или так уж уверен в ребятах?» — подумал Хаависте. Искать ответа на этот вопрос было бесполезно, как бесполезен был бы ответ, найди он его. Ничего бы этот ответ не изменил. Хаависте задремал, и за те несколько минут, что оставалось ему ехать до райотдела, откуда-то из глубин памяти всплыли события, о которых он не вспоминал уже добрый десяток лет. Причем видел Хаависте эти события как-то со стороны: вместе слилось и то, что он пережил сам, и то, что ему рассказывала Ольга.
...Сознание он потерял сразу после того, как подумал: «Пожалуй, успею». И может быть, поэтому рванулся с кровати, когда пришел в себя. Ему все еще казалось, что ладонью он плотно охватывает рукоятку нагана, что указательный палец лежит на спусковом крючке. Острая боль пронзила грудь, и снова он ничего не видел, не думал и не заметил даже, что голову так и не удалось оторвать от подушки. Через несколько минут он снова открыл глаза, и снова было ощущение, что в руке оружие, — оно долго не проходило потом, это ощущение. Теперь он только удивился: перед глазами не было ни голубого неба, по которому бежали совсем прозрачные облака, не было и высоких сосен, что, казалось, упирались в эти облака. И тишина была другой. Не шумели кроны деревьев, не потрескивал валежник. И тогда он подумал: «Не успел». И еще понял, что белый потолок перед глазами — больничный. Рядом сидели Ольга и маленький Арне.
Никогда он не делился с женой служебными делами. А тут, словно оправдываясь, стал припоминать, как все случилось, как с Кюттом, Либрихом и Кыре пошли по следу. Помог им дождь — помнишь, всю ночь лило. Колея, оставленная телегой, на которой воры увезли колхозное зерно, была такой отчетливой, точно ее специально выдавливали. За Пайнесте — знаешь эту деревеньку? — следы повернули в лес. И тут на мокрой траве увидели отпечаток автомата, — видно, когда разворачивали телегу, кто-нибудь отложил оружие. Нет, не думай, мы не рванулись, очертя голову. Пошли осторожно, неслышно раздвигая кусты, маскируясь за деревьями. И к полянке, на которой стояла телега, а рядом паслась лошадь, подобрались незаметно.
На телеге спиной к нам сидел человек. Через несколько секунд из лесу вышел второй, с охапкой хвороста в руках. Вскоре появился и третий. Главное — не дать им ускользнуть и хорошо бы взять живыми. Либрих, Кютт и Кыре поняли команду без слов, он только рукой показал, куда кому идти. Выждал несколько минут, чтобы все одновременно появились на полянке, и двинулся прямо на бандитов, все так же маскируясь за деревьями.
Тот, что раскладывал костер, кажется, что-то заметил или почуял: он порывисто вскочил с корточек и рванулся к телеге. Так и есть, в руках у него автомат. Прыжок на поляну. Перед глазами ствол автомата. Выстрелил навскидку, и автомат закачался, упал. В тот же миг с головы слетела сбитая пулей фуражка.