кто пешком, кто на коне-с.

но если все же за 15

вас не удастся примирить,

то может кровью запятнаться

секунд воинственная прыть...

молчали оба...

на поляне

полулежала тишина,

и ветви шумом наполняли

времен сплошные паруса...

последовал сигнал,

сходиться стали.

два вороных ствола

тамбовской стали...

тут выстрел круто изменил

судьбу прохладной тихой пули.

и секунданты и другой

на эхо бледное взглянули...

и не узнали тишины

и не узнали черт ветвистых —

как будто пуль благие сны

не пронеслись с тамбовским свистом.

как будто кровь не дозвалась

своим немым прощальным цветом —

кого?

как будто не из глаз

взошло простреленное лето

есть паузы между веками,

и между паузами есть.

но под ногами древний камень

звенит, как рыцарская честь.

шаги то замедляются, то снова

опережают смыслы шпор,

и вместо тишины объяты Словом

пространства с тех неуловимых пор.

потомку рыцарей, мне странен этот день:

потомок ли он дней отважных и суровых?

меж тем как носит меч моя лихая тень,

он то несет ее, то безоружен снова.

и с ним его сентябрьский щит —

счастливый, золотой и ржавый,

и вдалеке уже звучит

дождя стреноженного ржанье

когда ночные отраженья

бесшумно входят в зеркала,

чтоб выйти звонко и вечерне,

и неподвижные года

сгибают дождь в одну погибель,

тогда нисходит смысл речной

на все: на даже изваянье —

чугунно-конное весной,

на даже ветер, побелевший

от мысли каменной одной,

на даже якорные цепи,

его влекущие на дно

где ветер, стершийся о каменные стены,

невнятного герба девиз произносил,

там древнее число, соперничая с тенью,

сгущалось по краям испытанных могил.

и ветер налегал на смысл его вечерний,

как будущая ночь наляжет на мосты,

но там и там не смысл был огненно очерчен,

но лишь один порыв бессмысленной листвы.

ведь осень началась — давно и безоглядно,

как начались давно чугунные века,

которые сейчас бесшумно и прохладно

выносит на простор безбрежная река

последних королей осталось только двое:

один из них никто, другой из них нигде.

как странно эту мысль ночной чугун усвоил,

чтоб отразиться с ней в мерцающей воде.

для кованных гербов с их клекотом орлиным

был создан и весь миг и вся речная гладь —

чтоб белизна небес и королевских лилий

могла один лишь цвет собою означать.

от пристани ночной до следующей ночи

всех утренних шагов не вспомнить и не счесть,

а холод не на слух, но лишь на ощупь прочен,

гудками подчеркнув свою благую весть.

но вот оседлан конь, но вот походный сумрак,

но вот походный стяг развернут наконец, —

и белые края потусторонних суток

сверкают над челом, как царственный венец

Христос на ослике въезжает в славный город,

и встретившийся дождь пост свои псалмы,

а воздух не то нет, не то полуразрушен

дождем и немотой ликующей толпы.

так хочется Его святых одежд коснуться!

ведь слишком краток миг: он кратче, чем ничто,

и остается день с его бездонной ночью

и остается ночь с ее дневной мечтой.

а ветер как стоял, так и стоит поодаль,

не зная, как же быть — откуда и куда?

и ослик не спешит, чтоб царственный Наездник

светло опережал вечерние года