Из ординаторской я вызвал Тамару Даниловну в коридор. Она вышла недовольная. Глядела исподлобья, как на врага.

— Слушаю вас?

— Тамара Даниловна, у меня просьба личная к вам. Давайте присядем где-нибудь в сторонке.

Давненько не встречал я женщин, у которых выражение неприязни было как бы частью лица.

— Вам нельзя вставать. Почему вы все время ходите? Не хотите выздороветь?

Молча я добрел до ближайшей скамеечки — они стояли вдоль коридора то тут, то там. Сел и вздохнул с облегчением: голова перестала кружиться. Тамара Даниловна помешкала, но все же пошла за мной и опустилась рядом.

— Извините, что отрываю от важных дел, но завтра мне нужно выписаться.

— Это ваши проблемы, — раздраженно бросила она.

— Разумеется. Но я хочу обратиться к вам именно как к врачу.

— А кто же я по-вашему? — все-таки заинтересовалась.

— Не знаю. Но вопрос не в этом. Объясните, пожалуйста, нормальными словами, какое мое состояние? С точки зрения медицины.

— Если сбежите из больницы, я ни за что не отвечаю.

— Спасибо. Но какие-нибудь лекарства…

— Чтобы делать глупости, не надо никаких лекарств.

У нее было хорошее лицо: некрасивое, резкое, почти мужское, с угрюмой, тайной насмешкой в глубине глаз. У меня не было времени достучаться до ее сердца, но я понимал, что при иных обстоятельствах нам нашлось бы о чем поговорить. В какую-то секунду она тоже это поняла: ее лицо потеплело.

— Самое малое — еще неделя покоя. Больше ничего, — сказала она.

— У меня нет этой недели.

— Ключица и ребра должны срастись.

— А что с головой?

— Обойдется. Просто сильное сотрясение мозга.

У нее были высокие, сильные плечи, и большая грудь нежно обрисовывалась под халатом, но она сутулилась, даже когда сидела.

— Завтра уйду, — сказал я, — и так и не увижу, как вы улыбаетесь.

— Куда вы спешите?

— Я еще вернусь, чтобы пригласить вас поужинать. Согласны?

Она все-таки улыбнулась, но лучше бы этого не делала. Обнажились неровные зубы и золотая фикса на левом резце. Улыбалась она только половиной рта.

— Воображаете себя дамским угодником?

— Тамара Даниловна, почему вы выбрали такую странную профессию — костоправ? Вроде бы чисто мужская работа?

— А вы думаете, я женщина?

— Еще какая! — Я было размахнулся порассуждать на эту тему и, надеюсь, не ударил бы в грязь лицом, но Тамара Даниловна властно положила руку на Мое колено. Вторично сверкнула фиксой:

— Хорошо, хорошо… С утра сделаем контрольные снимки. Там видно будет… Однако вы проныра, молодой человек!

…Покурив, я снова отправился к телефону. Дозвонился до Зураба и попросил его о большой услуге. Он должен был заехать ко мне, взять ключи, а потом пригнать к больнице моего «жигуленка».

— Чего задумал, старче?

— Ничего. Петров пьет?

— А что ему еще делать?

— Родителям звонил?

— Да. Сказал, что вернешься дней через десять.

— Поверили?

— С матушкой разговаривал. Взял грех на душу.

— Спасибо, дружище. Жду тебя.

Катя приехала в половине четвертого. Тихой радостью осветили палату ее синяки. Всем она навезла гостинцев. Петру Петровичу — пачку творога и пакет кефира, Артамонову — пару бутылок «Туборга» (со смущенным вопросом: «Не знаю, пьете ли вы пиво?» — и с прочувствованным ответом: «Я все пью, что льется!»), Кешу порадовала блоком «Столичных», при этом он так разволновался, что слова благодарности нашел лишь минут десять спустя, надо заметить, довольно своеобразные.

— Эти сигареты, — сказал напыщенно, — брошу твари в морду. Пусть знает, какие бывают настоящие женщины!

Сразу Катя затеяла чаепитие, потому что, кроме всего прочего, привезла горячий, укутанный в шерстяной платок большой яблочный пирог. Кеша кинулся ей помогать и, пока кипятил воду в двухлитровой банке, слегка обварился.

Катя прогостила до отбоя и устроила нам что-то вроде пикника на больничных койках. Много уместилось в этот вечер такого, чего до века не забуду. Короче, неожиданный праздник удался, и Катя была на нем царицей. Она разыгрывала бесконечные сценки то с Кешей, то с Петром Петровичем, и все смеялись от души, забыв о болячках. Кульминацией праздника стала попытка Петра Петровича продемонстрировать, как он доберется до умывальника с одним костылем. Катя и Кеша страховали его с боков, и все трое рухнули на пол, ухитрясь перевернуть пустую кровать. Петр Петрович с единственным костылем оказался в самом низу, на нем Катя, а сверху кровать и Кеша Самойлов, хрястнувшийся о перекладину башкой. Когда Петр Петрович снизу, как из подвала, солидно, задумчиво прокомментировал: «Ну вот, и вторая шейка бедра сломалась», нас с подполковником прихватил натуральный родимчик. Кто не знает, сообщу: больница вообще одно из самых веселых мест на свете, веселее, по слухам, бывает разве что в морге. Позже к нам присоединился Зураб, который долго не мог понять, что происходит, думал, что подпал в психушку, но потом и его прорвало. Повод был довольно пикантный: Кеша Самойлов с хмурым видом разглядывал банан, зажатый в кулаке, и тут как раз в палату заглянула медсестра, чтобы знать, почему у нас так шумно. Я показал на Кешу, заметив: «Это он у себя оторвал, чтобы твари насолить!» Кеша привычно залился слезами, сестра выскочила вон, а Зураб, побагровев, только и смог произнести: «Поеду, пожалуй, а то и я с вами рехнусь, ребята!»

Я вышел за ним в коридор.

— Кто такая? — завистливо спросил Зураб.

— Случайная знакомая, второй день тут ошивается.

— Понял. Саня, говори, чего придумал? Зачем тебе сейчас машина?

— Это личное дело. Оставь ее на стоянке.

— Саня, темнишь! Обижаешь. Разве мы не братья?

Он действительно был мне братом, как и Коля Петров. Роднее не бывает. Но сегодня мне нужен был другой человек, и с ним я, даст Бог, увижусь завтра. Я попросил Зураба привезти еще деньжат, объяснил, где лежат — на книжной полке, в «Справочнике терапевта», — а также одежду — и сказал какую.