— Дочерний долг, — подсказал я.

Ее долгий взгляд вдруг наполнился горьким сочувствием.

— Саша, неужто всерьез надеялся нас одолеть? Совок ты несчастный!

— Да чего теперь, — безнадежно махнул я рукой. — Может, выпьем напоследок?

— Давай.

Я полез в шкафчик, где между банками с крупой была затырена непочатая бутылка коньяку. Из комнаты ни звука. Одно из двух: либо они уже управились с Катей, либо дисциплинированно ждут распоряжений. Единственное, что я мог сделать, — тянуть время.

Валерия отхлебнула коньяку и расстегнула пуговичку на блузке. Свою порцию я осушил до дна.

— Дурак ты, Сашка, — сказала она. — Мог жить припеваючи, а выбрал эту тварь.

— Сделанного не воротишь.

— Только папочка любил меня по-настоящему, больше никто, — добавила девица и расстегнула вторую пуговичку.

— Великий был человек, — подтвердил я.

— Ты иронизируешь, но это правда. Папочка через три года мог стать президентом. Он об этом так мечтал!

— Это по заслугам.

Тут в коридоре кто-то заскулил, и в кухню просунулась умильная Ванечкина харя.

— Тебе чего? — спросила Валерия.

— Она уже готовая, уже голенькая, — красные глазка закатились в экстазе.

— Потерпи, Ванечка. Еще немножко потерпи. Слаще потом будет.

— Давай Ванечке нальем, — предложил я.

Валерия покачала головой:

— Нельзя. Одуреет… Ступай, Ванечка, ступай. Скоро начнем… Пришли-ка нам мента.

Ванечка ласково заурчал и провалился в коридор, но тут же появился на пороге капитан.

— У тебя на улице кто-нибудь дежурит? — спросила Валерия.

— Так точно. Полный наряд. Две машины.

— Вы не из семнадцатого отделения? — поинтересовался я. — Не от Вострикова?

Капитан на меня даже не взглянул.

— Ему налей, — распорядилась Валерия. — Ему можно.

Я протянул милиционеру полную чашку, и он вылакал ее в один присест.

Когда он ушел, я спросил:

— Почему они все тебя слушаются, Лерочка?

— Я наследница. Все счета на мое имя… Ну что, дурашка, хочешь последний разок перепихнуться?

— Хочу, конечно. Но ничего не получится.

— Почему?

— А то не понимаешь? Страшно мне. Умирать знаешь как неприятно.

— Не будь слизняком.

Не мешкая, стянула юбку и шагнула ко мне. Мне ничего не оставалось, как ухватить ее за шею, развернуть и прижать к стене. На подоконнике лежал тесак для резки мяса с длинным тонким лезвием, наточенный как бритва. Я приставил его к ее нежному горлу.

— Ой, — пискнула Валерия. — Щекотно как!

Как можно более внушительно я приказал:

— Вели всем убраться, иначе зарежу!

Валерия не пыталась сопротивляться, только поерзала и поудобнее устроилась на моих коленки. Она давилась от смеха. У меня тоже появилось ощущение, что бездарная гангстерская сцена, которую я затеял, происходит даже не в кино, а где-то на детском утреннике.

— Дурашка мой любимый, — сквозь смех пролепетала Валерия совершенно домашним голосом. — Да разве ты способен на это?! Совочек мой сладенький. Ну дави крепче. Режь, не жалей. Ой-е-ей как приятно!

Завелась не на шутку, и когда я ее отпустил, проклиная себя за слабость, за руку потащила в комнату. Вот там детским утренником и не пахло. Катя, обнаженная, была приторочена за раскинутые руки к стойкам кровати; Ванечка сидел рядом на корточках и, кажется, ее нюхал. Капитан стоял у окна и солидно попыхивал сигаретой. Громила-сержант подгладывал из дверей и посторонился, чтобы нас пропустить. В Катином лице не было ни кровинки. Картина была фантасмагорическая — какому там Босху угнаться. Из груди моей вырвалось что-то вроде рычания, и я ринулся вперед, но сержант сзади ловко подсек по ногам, и я с разлету шмякнулся лбом об пол. Сознание на миг угасло, но этого мига хватило, чтобы Валерия с комфортом расположилась в кресле напротив кровати, а меня сержант подтащил к стене и прислонил к батарее.

— Тебе хорошо видно, любимый? — окликнула Валерия, — Ванечка, не тяни!

Ванечка поднялся на ноги. Движения его были замедленны. Он бережно раздвинул Катины ноги. Я сделал еще одну попытку прийти на помощь, но сержант, перехватив меня поперек груди борцовским захватом, пару раз деловито стукнул башкой о ребро батареи. Боли я не почувствовал, но как-то обмяк.

Ванечка целиком отдался священному ритуалу совокупления. Он был искусным любовником и не собирался сразу разрывать жертву на части.